Чезаре кивнул. Он проезжал мимо Вианы, когда ехал сюда, видел опустевшие деревни, горящие поля и длинные ряды мертвецов, целыми гроздьями свисавших с тополей вдоль дороги.
— Хочешь, чтобы я прижал этой гниде яйца?
— Я бы и сам управился. Да только людей у меня нет, а этот сукин сын нисколько меня не боится и только насмешничает, когда я его вызываю на бой в чистом боле. Но ты — Чезаре Борджиа. Одного твоего имени достаточно, чтобы он распушил хвост и вылез покрасоваться. Шутки ли — встретиться с самим герцогом Валентино в открытом бою!
У Чезаре дрогнуло внутри — словно там, в глубине, в трясине, что-то еще было, еще теплилось. Он непроизвольно двинул челюстью, словно конь, закусывающий удила, прежде чем сорваться в неудержимый галоп. И ему пришлось приложить усилия, чтобы не нагнуть голову, не напрячь жилы на шее… не разбудить быка.
Чезаре ни разу не прикасался к быку за прошедшие четыре месяца. И знал, что это единственная причина, по которой он все еще жив. Или, по крайней мере, в здравом рассудке.
— Посмотри на меня, Жан. Я больше не…
Король жестом отмел все, что тот собирался ему сказать.
— Все, что я вижу, Чезаре — человека, который, кажется, позабыл, кто он такой. Я рад буду встряхнуть за шкирку этого стервеца Бомонта, но и тебе не мешало бы встряхнуться, а? Что скажешь? Ты разобьешь его, а его людей помилуешь, если они перейдут на твою сторону. Я не могу сейчас дать тебе войска, но это стало бы заделом для твоей новой армии.
«Да, — в нарастающем возбуждении подумал Чезаре. — Да, и правда». С чего он взял, что Борджиа уничтожены? Только потому, что так сказала какая-то стерва, задурившая голову ему и его сестре? Лукреция, вкладывая быка в его ладонь, не этого от него ждала. Она хотела, чтобы он жил. Чтобы Борджиа жили.
«Но тогда мне придется снова его надеть», — подумал Чезаре — и тьма заволокла ему взгляд. От одной мысли. От единственного намерения. Он уже чувствовал, как холодил кожу неведомый серебристый металл под сорочкой. Холодит и одновременно жжет каленым железом.
— Я сделаю это, — сказал он, не давая себе возможности передумать. — Для тебя и для себя, Жан.
— Аминь, — провозгласил король Наваррский, и они снова чокнулись грубыми глиняными кубками.
…И вот пришел новый день. Новый, в котором все было почти по-прежнему. Ветер рвал плащ за спиной — красный с золотом, придворные мастерицы за несколько дней успели вышить на нем сияющего быка. Чезаре надел чужие доспехи, но сидели они на нем так, словно он в них родился — защищали, но не сковывали движений, придавали уверенности, вселяли веру, что он бессмертен. Он сидел на высоком вороном жеребце, и никто на всем необозримом поле, затопленном людьми и лошадьми, не мог видеть его хромоту. Меч в правой руке казался ее продолжением. И точно так же продолжением его тела была фигурка быка, которую он на этот раз не стал прятать, и она матово переливалась поверх черного панциря, крадя и впитывая свет раннего осеннего утра.
А впереди — впереди вздымались стены, которые он собирался взять. Враг, который склонится перед ним так или иначе. Люди, которые совсем скоро бросят оружие и закричат, оглушительно закричат, как когда-то: «Борджиа! Цезарь! Борджиа! Цезарь! Борджиа! Борджиа!»
Чезаре вскинул руку с мечом, готовясь отдать сигнал к атаке — и увидел Лукрецию.
Она стояла на крепостной стене, в тени угловой башни, между зубцами, открытая для шальной стрелы. Тот же ветер, что рвал плащ Чезаре, трепал и теребил ее золотистые волосы. На ней было то же самое платье, в котором Чезаре видел ее в последний раз — простое, темное платье, только на шее поблескивала драгоценная цепь. На миг Чезаре почудилось, что она снова носит ласточку, но их разделяло слишком большое расстояние, чтобы сказать наверняка. Но он убедится. Он сейчас пойдет к ней, прямо к ней, обо всем расспросит, во всем наконец признается… и они наконец будут вместе.
Бык пульсировал, хрипел, бил копытом в его мозгу, раскалывал его сознание на куски.
Лукреция вскинула руку и помахала издали, призывая к себе, маня.
Чезаре Борджиа закричал, закричал во всю мощь своих легких, выпуская ярость, гнев, тьму, все то, что было наследием и роком его семьи. И понесся вперед, не видя ничего на своем пути, не отдав приказ об атаке. Бык бешено болтался на его шее, колотя в панцирь опущенными рогами.
Над полем под замком Вианы повисла тишина. На полном скаку конь Чезаре Борджиа врезался во вражеский строй, как стрела входит в незащищенное горло. На мгновение это казалось подобным чуду — словно один человек в самом деле способен сокрушить целое войско. Но чуду не суждено было случиться — не здесь и не так. Барон Бомонт, вместе со всеми заворожено следивший за самоубийственной выходкой этого безумца, опомнился и отдал команду. Сто пехотинцев разом накинулись на одинокого всадника. Несколько рук, ног, голов взметнулись над месивом, в которое превратилась земля перед рвом; а потом они его настигли. Чезаре вскинул залитое кровью лицо и уже почти ничего не видящими, слепнущими глазами взглянул вверх, там, где видел Лукрецию, боясь, что она ему примерещилась. Но она по-прежнему стояла там, теперь совсем близко. Стояла с тихой, неподвижной улыбкой на бледном лице, и теперь он видел, что это не его сестра — это женщина, которую он знал под именем Кассандры.
«Мойра», — подумал Чезаре Борджиа и умер.
От него не осталось ничего — так обычно и бывает, когда несколько десятков мечей изрубают одно тело на несколько сотен кусков. Конь тоже оказался изрублен, меч сломался у гарды, покореженный панцирь улетел в ров, обрывок плаща с золотым шитьем прилип к чьему-то подкованному сапогу. Та же самая нога наступила на фигурку быка, вминая ее в землю, ставшую рыхлой и податливой от обильно пролившейся крови. Так было снова посажено семя, и ему предстояло долго, долго лежать в земле в ожидании дня, когда ему удастся заново прорасти.
Женщина, стоящая на стене, стряхнула с головы светловолосый парик, отбросила его и исчезла из виду.
Кьяра проснулась от холода. Во сне она натянула одеяло до подбородка, так что пальцы ног высунулись наружу, и теперь совсем заледенели, так же, как и кончик носа. Щеки покалывало, они были холодными на ощупь, когда Кьяра сонно потерла лицо и, ежась, выбралась из постели.
За окном шел снег.
Она остановилась и какое-то время разглядывала белую рябь за окном, пытаясь понять, не продолжает ли спать. В последний раз она видела снег, когда отец жил вместе с ними, Кьяра ходила в школу, а Стелла еще не стала пропадать по ночам. Тогда он выпал посреди дня, совсем ненадолго, и учителя выпустили детей из классов на улицу, с визгом и воплями носиться по удивительно белому школьном двору и ловить языком пушистые хлопья, таявшие на лету.
Сегодняшний снегопад был совсем другим. Мело так, что соседних домов было почти не разглядеть. Под сугробами, выстроившимися аккуратными рядами на стоянке, угадывались очертания машин. Кьяра дважды ездила на стажировку в Россию, в Москву и Санкт-Петербург, но для большинства жителей Рима то, что творилось сейчас на улице, было стихийным бедствием и началом Апокалипсиса.