— Видать, вам эта штука нужнее. Мне эта хреновина несколько раз жизнь во время войны спасала. Есть у нее удивительное свойство — землю дырявить. Вроде норы получается: края гладкие-гладкие, вроде отполированные. Куда земля девается — не знаю, только органика остается. Я метра четыре глубиной норы проделывал, но, думаю, эта хреновина и больше умеет. Не поминайте лихом.
Теодор Каземирович вышел на улицу, подышать.
Интересное свойство нового артефакта показалось ему весьма подходящим для профессии геолога. Хотя, если хорошенько подумать, как потом объяснять коллегам, что ты делаешь шурф при помощи магического предмета?
В задумчивости профессор вертел в руках мышонка, а затем решил сравнить обе фигурки и полез в карман за барсуком.
Едва он прикоснулся к своему талисману, воздух напряженно загудел, и Теодор Каземирович увидел тем самым зрением, каким обычно прозревал в глубинах породы золотоносные жилы или каменноугольные пласты, непонятные мерцающие красным цветом линии в глубине земли. Что-то в их расположении показалось ему неправильным, хаотичным, профессор попытался их разровнять.
В этот момент землю затрясло.
Красные линии легко поддавались деформации, но были слишком чувствительны — стоило разровнять их в одном месте, как они начинали выпирать и вспучиваться в другом, и чем больше Теодор Каземирович пытался их упорядочить, тем сильнее трясло землю. Профессор в ужасе отбросил мышонка, но было уже поздно — колебания достигли пика и город оказался разрушен практически до основания. Профессору повезло, что он был на улице, потому что гостиница сложилась, словно карточный домик.
В черной туркменской ночи не было видно ни зги, кругом слышались крики, ругань и плач, а профессор ползал по земле в поисках выброшенного амулета. Он нашел его и начал рыть землю, пытаясь отыскать своих товарищей под завалами гостиницы, но все, кого он находил, были мертвы. Профессор вытащил двенадцать трупов и только после опомнился — как он объяснит идеально круглые червоточины в руинах? Как мог он замаскировал следы раскопок и принялся разбирать завалы вручную. Вскоре ему на помощь пришел патрульный орудовец, и они продолжили спасательные работы вдвоем.
В ту ночь в Ашхабаде погибло сто пятьдесят тысяч человек. Профессора это подкосило, он собирался идти в НКВД с повинной. Единственное, что его останавливало, — как объяснить, что один человек может вызвать стихийное бедствие такой силы? Чтобы хоть как-то загладить свою вину перед людьми, Теодор Каземирович остался в Ашхабаде и продолжал работать на разборке завалов и спасении живых. Помог его дар видеть сквозь землю. Мышонка он старался не трогать.
По возвращении домой он захворал и слег. Проболел он несколько лет, пока Барбаре и Агнии не исполнилось по шестнадцать. Незадолго до смерти он завещал дочерям фигурки, написал подробную инструкцию, как работают предметы, — и скончался.
Барбара получила барсука, Агнии досталась мышь. Они точно знали, что нельзя использовать эти предметы одновременно. Рассказ отца о землетрясении настолько поразил девушек, что они даже за руки не брались, если хотя бы одна из них носила амулет.
Забылись они только один раз, когда гостили у друзей в Ташкенте. У друзей был ребенок — маленькая девочка, которой еще и года не исполнилось. Сюсюкая над коляской, сестры, не сговариваясь, синхронно достали амулеты — каждая решила потрясти над ребенком фигуркой. Спохватиться не успели — девочка сразу ухватилась за новые игрушки…
По счастью, в разрушительном землетрясении шестьдесят шестого года человеческих жертв оказалось не в пример меньше, чем в Ашхабаде. Но Агния и Барбара все равно решили не искушать судьбу и разбежались в разные концы страны.
— Так что, мы могли не махать лопатами, а просто вынуть кусок грунта? — удивился я.
— Могли. Но мы сейчас возвращаться и экспериментировать не будем, ладно? Проверишь в другой раз, будет еще время. — Она на мгновение смолкла, а потом тихо добавила: — Я надеюсь, что будет…
Чем дальше в лес, тем толще партизаны, подумал я. А вслух сказал:
— И зачем вы нам это говорите? Зачем вы вообще в нашей жизни объявились?
— Есть один человек, он пока не самый главный в нашей стране, но он хочет быть самым главным. Он знает о предметах, в том числе о наших. И он их ищет. Я, признаться, устала таскать на себе такой груз — больше трех десятков лет прошло. Так вот, я дарю барсука тебе. Мышонок тоже твой, по праву наследства. Мне кажется… Нет, я знаю, что ты не поддашься искушению, не будешь ими пользоваться…
— Чего? Нетушки, спасибо. Это ваши дела, а мне и Юси хватает.
— Нет, теперь это твои дела. Ты должен найти способ избавиться от этих штуковин, иначе однажды они достанутся… не важно, кому, но мало не покажется. А я попробую тебе чем-нибудь помочь.
— Чем?
— Еще не знаю.
Я снова помянул партизан в дальнем лесу, на этот раз — вслух.
Потому что помимо барсука и мыши у нас был еще и петух. Но какими свойствами он обладал, мне было неизвестно.
Я не знал, почему бабушка Агния не рассказала Барбаре о том, что у нашего папы тоже был предмет. Нам, по крайней мере, она о свойствах мышонка и петуха ничего не говорила и держала артефакты подальше. Не то полагала, что я сам во всем разберусь, когда время придет, не то времени не хватило — бабушка ушла тихо, во сне, так что даже если она и хотела что-то рассказать, то мне об этом ничего не известно. В любом случае, я Барбаре тоже ничего не сказал о папином наследстве, которое, по счастью, Юся все время держал во рту.
Барбара ушла еще до полуночи. Сказала, что у нее поезд, а потом самолет, а потом еще едва ли не оленья упряжка. Барсук остался лежать на журнальном столике.
Я посмотрел за свою небольшую жизнь кучу фантастических фильмов и знаю только одно, что их объединяет. Это брехня. Нет чужих и дьявола, нет драконов и колдунов, нет матрицы и динозавров в озере Лох-Несс. Мне это дедушка говорил, так что Барбаре, хоть она и была бабушкиной сестрой, я почти не верил. Мало ли чего она насочиняла?
Оставила денег — и на том спасибо. Приключение, правда, было знатное: выкопай бабушку из могилы, закопай могилу без бабушки… Во сне приснится — ломом не отмашешься.
Сон мне снился и впрямь не очень хороший. Мы с Юсей плывем по морю в гробу, обитом красным бархатом, нас мотыляет из стороны в сторону, морские твари вращают фиолетовыми глазами, крики, вой сирен, детский визг.
Потом я резко открыл глаза и понял, что мотыляет не только меня, но и всю нашу хрущевку. В кисельных сумерках белой ночи весело отплясывал весь город. Мы с Юсей стояли на балконе, и в руках у моего братца были мышонок и барсук. Волосы Юси торчали дыбом и искрили, на лице застыла самодовольная мина. Получается, что этот гаденыш, пока я дрых, встал, снял со стены мышонка, взял со столика барсука и устроил тест-драйв. Как он до такого вообще додумался? Он что, понял все, что Барбара рассказывала, и поверил в это?