— Мой друг! — Пчела позволяла оценивать любые изменения в обстановке очень быстро, и тут же находить лучшее решение, поэтому Наполеон не медлил. — Колиньи, ответьте ей! Крикните, что я ранен и умираю. И ради Бога, поскорее добудьте крови, у нас много раненых — так залейте мне их кровью мундир!
Колиньи понял задумку мгновенно. Он прокричал Джине, все, что требовалось, и звуки боя стали стремительно приближаться. Растолкав гренадеров, итальянец окружил лежащего генерала своими людьми. На Бонапарте разорвали мундир и залили его кровью. Теперь паутина была растянута, осталось дождаться несчастной мухи, которая спешила, как могла.
— Колиньи... — прошептал Наполеон, будто и правда, был ранен. — Вдруг ее убьют? Вы должны добраться до ее тела раньше всех. И вы знаете, что делать.
«Я всегда буду служить тебе! — подумалось Колиньи. — Твой холодный разум, твоя непоколебимая убежденность в правоте — вот что для меня важнее зова Льва! Тебя не купить ни деньгами, ни женщинами, тебе нужна только власть. И ты ее достоин!»
Джина прорвалась. Наугад размахивая огромным в ее маленьких руках ятаганом, вся черная от копоти, она выскочила из клубов дыма и сразу кинулась к окликнувшему ее Колиньи.
— Он звал тебя! — итальянец умел подыграть. — Генерал уже ничего не осознает, но в бреду он называл твое имя!
Когда Джина срывала со своей груди ремешок с фигуркой Саламандры, Колиньи за ее спиной знаком приказал гренадерам оттеснить в сторону мамелюков. Те, не слишком понимая, что происходит, не стали сопротивляться. И было их совсем немного — человек десять-пятнадцать, остальные полегли в бою с людьми Имада.
Приложив Саламандру к груди Наполеона, Джина другой рукой стала рвать на нем рубашку, пытаясь отыскать рану. Но Бонапарт уже открыл глаза и вырвал Ящерку.
— Спасибо вам, любезная графиня, — сказал он. — Но пока это все, что мне было от вас нужно.
Колиньи обхватил Бочетти руками и, оторвав от генерала, поднял в воздух. Совершенно обомлев, Джина почти не сопротивлялась. Итальянец передал ее своим помощникам.
— Тщательно обыскать и арестовать! — Бонапарт встал, повесил фигурку себе на шею и по возможности привел себя в порядок. — И допросите ее, Колиньи. Сильно не нажимайте, она сейчас не в себе, а хорошо бы вывести ее живой и получить всю информацию. И зажмем уши. Гренадеры, залпом по мамелюкам!
Половина запутавшихся, ничего не понимавших помощников Джины погибла сразу, остальные отступили вглубь лабиринта. Генерал не собирался медлить и дальше — воспользовавшись отступлением суфиев Имада, он перехватил инициативу. Теперь французы сами погнали врага по узким переходам. Бонапарт не спешил покидать подземелье, потому что не покидал его и Имад. Значит, оставалась надежда, что араб до сих пор не получил того, за чем пришел.
Бой какое-то время проходил под диктовку французов, до тех самых пор, пока и нападавшие, и оборонявшиеся не оказались в довольно обширном зале. Когда стрельба закончилась, и французы взяли зал под свой контроль, вконец оглохший Наполеон взял факел и вместе с Колиньи осмотрел помещение. Он явно находился в центре лабиринта, и с двух сторон в него вели могучие каменные двери, теперь лежавшие на полу. Осмотрев их генерал понял, что это даже не двери, а плиты, которые замаскировали бы вход в зал от любого постороннего. Но Имад знал, что искал, и сумел проникнуть в святая святых подземелья Сфинкса.
В центре зала был некий постамент, на котором стояла каменная шкатулка, или скорее маленький саркофаг. Осколки разбитой крышки валялись на полу. Саркофаг был пуст.
— Значит, он успел, — вздохнул Колиньи.
— Или хранители успели перепрятать предмет раньше! — заметил Бонапарт. — Будем искать дальше. Но главная задача выполнена: Саламандра у меня! Поздравляю вас, мой друг: мы не зря шли в Египет!
Сзади послышались крики, и снова грохот выстрелов. Гренадеры вбежали в зал и заняли оборону: враги зашли в спину, и теперь французы опять оказались окружены. Когда с обеих сторон перестали стрелять, и ушам вернулась способность слышать, издалека раздался крик Имада:
— Если ты нашел его, француз, не трогай, и я подарю тебе жизнь! Но не трогай его, христианская собака, или вы издохнете здесь все до одного, и я буду мочиться на ваши кости!
Дальше последовала длинная тирада по-арабски, перемежаемая совсем уж неразборчивыми французскими ругательствами.
— Да он чем-то сильно взволнован! — усмехнулся Колиньи, к которому окончательно вернулось хладнокровие.
— Это еще мягко сказано, — согласился Бонапарт. — Итак, если предмет унесли хранители, то куда же они могли деться?
Оба, не сговариваясь, еще раз оглядели зал. В мерцающем свете факелов трудно было заметить, что между угловыми колоннами и собственно стенами есть немного места. Так немного, что даже худенькая девушка Дия едва могла там дышать. Дрожа всем телом, она молилась про себя, чтобы не застонать, не захрипеть от боли в зажатых камнем легких. В руке она сжимала совсем маленькую коробочку из красного дерева.
А совсем рядом от нее, в двух шагах, лежала связанная Джина Бочетти. Мысли еще путались у нее в голове, но постепенно одно желание — убить мерзавца! — вытесняло все остальное. Колиньи не спеша подошел к ней, достал из кармана старый, проверенный в подобных делах нож и склонился над Джиной.
— Прежде всего, нам нужно знать, где выход, — просто сказал он. — Мы с тобой неплохо знакомы, правда? Ты меня знаешь. Просто подумай: как тебе будет удобнее нас отсюда вывести — с двумя глазами, или с одним?
— Выколи мне оба, — дрожащим голосом ответила Бочетти. — Я не хочу его видеть. И я хочу, чтобы он сдох здесь! Вы оба!
— Советую успокоиться, — Колиньи не хотел бы в этом сознаться даже себе, но ему было приятно, что Бонапарт не принял Джину — остатки ревности по прежнему царапали ему душу. — Ты проиграла. Теперь время успокоиться и попробовать поторговаться. Предмет ты назад не получишь, но жизнь...
— Мне не нужна жизнь! А если я выживу, то клянусь: убью сперва его, а потом тебя!
Колиньи помедлил, а потом убрал нож. В таком состоянии от Бочетти вряд ли можно было чего-то добиться.
«Возможно, генерал поспешил? — подумалось итальянцу. — Она была в наших руках, готова была помочь... Впрочем, в играх с предметами выжидать — не лучшая политика. Нет, он прав: надо хватать сразу. Что ж, он выведет нас сам. Наш генерал спасет нас!»
1812 год
Если бы графиню Бочетти спросили, кто ее главный враг после Наполеона и Колиньи, кому она более всего желает смерти, то она назвала бы Александра Остужева. В тот первый приступ истеричной, все опаляющей любви к молодому генералу Бонапарту, она хотела проверить его любовь. Но странный русский парень всадил в нее пулю, выбрав друзей. И в Египте история их любви, переросшей в ненависть, получила продолжение. О, Бочетти просто мечтала встретить его в России, узнать спустя много лет и пристрелить, словно бродячего пса, на глазах у всех. Но гибель полковника Збаражского все немного изменила. Джина поняла, что успела привязаться к Войтеку сильнее, чем думала. Теперь ее третьим врагом стал Антон Гаевский, которого она, к сожалению, не смогла убить пятнадцать лет назад. Ах, если бы не так дрожали руки! Теперь ей хотелось отомстить хотя бы ему, перехитрившему её в самый последний момент. Даже месть Мюрату, лишившему ее двух пальцев, не казалась такой сладкой.