— Это кошмар какой‑то! — постанывала она. Носков как всегда не выдержал. Он нарочно ступил в лужу рядом с Евгенией Львовной, и фонтан грязи брызнул на ее пальто. Раскатова взвизгнула:
— Осторожно! Ты еще! Как я это очищу!
— Нормальные люди не надевают в дорогу светлые вещи, Эжени. Посмотри на Нэтти.
Та стояла, подняв воротник темной куртки, и без интереса наблюдала за вокзальной суетой. Опять эти бесконечные клетчатые сумки! Женщины, похожие как две капли воды на тех, что садились в поезд, когда она сбежала из дома. Все возвращается на круги своя.
— Мог бы нас отвезти! — пеняла Дику Раскатова.
— Сначала прибавь мне зарплату, чтобы я мог купить новую машину, — невозмутимо парировал Носков. — Ты знаешь, что мой «Форд» может развалиться по дороге?
— А у меня вообще машины нет, — улыбаясь, отмазался Новлянскии.
— Вы все делаете мне назло…
— Хватит ругаться, посадку объявили, — оборвала их Нэтти.
Толпа тут же хлынула к вагонам. Раскатова отпрянула от несущихся на нее людей. На лице ее было написано отчаяние. Похоже, в эту минуту дама созрела для того, чтобы пожертвовать во имя собственного спокойствия новеньким «Рено». Нэтти вдруг звонко рассмеялась.
— Ты что? — Дик обернулся.
— Так. Нас ждет веселый вечерок. Он понял, покосился на Раскатову.
— Ничего, я знаю к ней подход. Очутившись в купе, Евгения Львовна упала на сиденье и сразу же утратила форму, превратившись в мешок с тряпьем. Растеклась и принялась постанывать. Нэтти поняла, что толку от нее не будет, сама отдала проводнице билеты, потом взяла белье и приготовила всем постели. Новлянскии и Дик вышли в коридор, а Евгения Львовна все время перемещалась в сторону, противоположную от хлопочущей Нэтти, тем самым совершенно устраняясь от процесса обустройства во временном пристанище.
— Вы когда‑нибудь были бедной? — поинтересовалась Нэтти.
— Что? — удивленно вскинула брови Эжени.
— Нет, похоже, не были. Это многое объясняет. Вскоре Раскатова переоделась в роскошный халат и в одиночестве расположилась на нижней полке, жалуясь на мифическую головную боль. Нэтти прекрасно знала, что Евгения Львовна здорова как конь. Чему там болеть, в организме, очищенном от шлаков до состояния стерильности? Ни один микроб не выживет в такой среде! Новлян‑ский сделал вид, что ему на все наплевать, а Дик полез в сумку и достал бутылку дорогого коньяка.
— Эжени, прими для сугрева.
— Что? Это же куча калорий! Спиртное!!
— Что ты понимаешь! Это всего лишь жидкость! Лучшая в мире жидкость, со вкусом и запахом, а главное, с градусами.
— Я после коньяка есть захочу, — все еще сомневаясь, покачала головой Раскатова.
— Не успеешь. Уснешь.
Дик достал одноразовые стаканчики и плеснул даме граммов сто пятьдесят. Та выпила залпом, не морщась, так что Нэтти сразу заподозрила у нее солидный алкогольный стаж. А как же тогда калории? Что было в ее прошлом? Чего не знает Нэтти, но знает Дик? Меж тем тот налил в стаканчик такую же порцию, протянул Новлянскому. Тот покачал головой:
— Не пью.
Носков выпил сам. Хотел было налить еще, но Раскатова встрепенулась.
— Нет, нет, только не Нэтти! Девочка должна завтра быть в форме!
Язык у Эжени заплетался. На вечно голодный желудок спиртное действует убийственно. Пьяная Эжени уснула моментально, а Дик вновь наполнил стаканчик и протянул Нэтти.
— Давай, подруга. Сдается мне, такая доза тебе формы не испортит.
Новлянского в купе не было: он вышел в коридор, услышав там женский смех. Раскатова спала. Нэтти спокойно опрокинула в себя коньяк, бросила в рот виноградинку, отщипнув ее от янтарной грозди. Дик сделал движение бровями:
— Гут. Даже зер гут.
— Надо говорить «олл раит», если косишь под англичанина.
— Вечно путаюсь. Еще?
— Как сам.
— Подруга, мы с тобой просто созданы друг для друга! Почти рифма. Как я? Хорош? Остроумен?
— Послушай, а сколько лет ты знаешь Эжени? — спросила она, посчитав, что настал момент для взаимных откровений.
— Миллион. Год рядом с ней равен всему ледниковому периоду. Я заморожен, как мамонт в сибирской тайге.
— Тебя отогреть?
— Не стоит. Сейчас вернется наш смазливый идиох Кстати, что у тебя с ним?
— Так заметно?
— Не у тебя. У него.
Новлянский появился тут же, словно стоял под дверью и подслушивал. Заговорил возбужденно и с фальшивым восторгом:
— Там две такие курочки в соседнем купе! Потрясные девчонки! А вы тут о чем треплетесь?
— О тебе, ненаглядный, о тебе, — усмехнулся Дик.
— И что вы обо мне говорили? — подозрительно спросил Новлянский.
— О том, как ты прекрасен, мой юный принц! Как хороши твои сияющие очи в рамке грязного вагонного окна! Как воняет твой гель для волос! И твой одеколон! Кстати, где ты берешь эту гадость? Хочу такой же для очередного появления перед своими тараканами. Авось они меня оставят. Ведь я их разлюбил, — печально сказал Носков.
— Носочкин, знаешь, как мне надоели твои дурацкие шуточки?
— Вот и иди к курочкам в соседнее купе. Оставь нас.
— Ни за что.
Новлянский сел на нижнюю полку в ногах у Эжени. Та хрюкнула во сне, перевернулась на спину и захрапела. Дик сказал вдруг, задумчиво глядя на храпящую даму:
— Представляешь, Нэтти, когда‑то наша Эжени была толстой…
— Шутишь?
— Толстой, доброй бабой. И хлебосольной. Накрывала такие столы! Сама любила покушать и… выпить. Что с нами жизнь делает, а?
Нэтти было интересно узнать подробности, но Дик неожиданно замолчал. Она посмотрела на него и поняла: не скажет больше ничего. Покосилась на Олега и вздохнула:
— Я все равно боюсь.
Олег только пожал плечами, зато Дик насторожился.
— Давай все‑таки попробуем, — осторожно сказал он. — А чтобы никто не усомнился в том, что ты первая, я дам тебе один совет. Запомни: на сцене ты должна быть одна. Все это только для тебя: музыка, заполненный зрительный зал, ведущие, жюри, цветы. А главное — корона. Только для тебя. Вокруг — пустота. Остальных ты просто на хвосте не чуешь. Нет их. Ни одной. Ты уже смотришь на них правильно: жалеешь. Они хуже, и никто в этом не виноват.
— Но, может быть, для кого‑то первое место действительно шанс? Мне‑то это что мертвому припарка! У меня нет будущего! — отчаянно сказала она.
— Откуда ты знаешь? Это неплохая жизнь. Не самая худшая, во всяком случае… Я давно хотел с тобой поговорить. Откровенно. Новлянский, ты дремлешь?