– Обязательно, – сказал Сидорчук. – Расскажи-ка нам, Зуб, что ты знаешь про человека по фамилии Постнов.
Бандитский атаман и на этот раз улыбнулся, глубоко затянулся папиросным дымом и ответил:
– По правде говоря, мне мало что о нем известно. Собственно, даже фамилия эта мне почти ничего не говорит. Хотя я догадываюсь, о ком идет речь. В девятнадцатом году мы пересеклись с ним здесь, в этом городе. Встреча, я бы сказал, получилась весьма тесной, но назвать ее радушной было бы преувеличением. Следы этого рандеву вы можете видеть на моей физиономии. Примерно то же самое запечатлено и на прочих участках моего тела. Пожалуй, будет излишним это демонстрировать, правда? Господа поверят мне на слово, не так ли?
– Господ здесь нет, – сухо сказал Черницкий. – Мы представляем власть рабочих и крестьян, и тебе это отлично известно. Говори по делу и без этих своих завитушек. При каких обстоятельствах ты встретился с Постновым?
– Господа или нет?.. Вы же сами говорите, что олицетворяете собой власть, то бишь господство. Ничего с этим поделать нельзя. Но оставим в стороне схоластику. Вы спрашиваете про мою встречу с этим, как его… с Постновым? Ну так слушайте, все равно мне уже не поймать жар-птицу. Вашими глазами, господа, смотрит на меня моя смерть, и этот взгляд ничего хорошего мне не предвещает, увы. Слишком я заигрался, чересчур долго тянул… Ну да ладно! В девятнадцатом году, в марте, конный отряд ротмистра Затаулина прорвал фронт и далеко углубился в тыл рабоче-крестьянской армии. Дошел до самого Веснянска. С точки зрения военной науки это был акт бессмысленный и безнадежный, но вряд ли ротмистр руководствовался в тот момент правилами стратегии. Я восхищался этим человеком за его отчаянность и презрение к любым условностям. Если бы вы знали, как он ненавидел эту самую вашу власть! Это было что-то мистическое, астральное. Когда ротмистр почувствовал, что фронт вот-вот покатится назад, он решил выкинуть фортель, так сказать, частного свойства. Вот чем был этот рейд на Веснянск. Я служил у Затаулина офицером по особым поручениям. Он благоволил мне. В каком-то смысле мы были одного поля ягода.
Наш отряд ворвался в город ночью. Гарнизон здесь был небольшой, не слишком обученный, но, надо признать, довольно стойкий. В Веснянске оказался и отряд чекистов, совсем небольшой, человек десять. Не стану врать, дрались, как черти. Но нас было много больше, и мы чувствовали себя мстителями, понимаете? Мы мстили за растоптанные знамена, за поруганных невест и жен, за вшей под офицерскими мундирами… Эх, да что там говорить! Вряд ли вас занимают наши тогдашние переживания. Одним словом, мы погуляли тогда всласть. Гарнизон сопротивлялся, но мы оттеснили его к монастырю и там перебили всех до одного. Подожгли казарму, здание ЧК, в так называемом городском совете организовали наш штаб. Потом ротмистр отдал приказ пройтись по дворам – выявить затаившихся большевиков. Надо сказать, у меня эта акция энтузиазма не вызвала. Люблю охоту на волков, но на крыс – нет, увольте. Одним словом, когда все закончилось, мы с ротмистром и еще с парочкой офицеров распивали в нашем штабе коньяк. Нет, пожалуй, это все-таки был скверный картофельный самогон, но почему бы не назвать его коньяком? Мы же чувствовали себя в тот момент так, будто взяли Москву. Представляете, господа, занимается серый рассвет, дует ледяной ветер, швыряя в лицо какую-то снежную кашу. Над разрушенной казармой мечется пламя, кровавые потеки на слежавшемся снегу. Повсюду трупы, трупы, трупы… А мы, победители, сидим в тепле и попиваем себе выдержанный коньяк. Чудесная картина! Не стоит метать в меня молнии, господа! Неужели вы не улавливаете иронии в моем повествовании? Да-да, все это существовало только в нашем воспаленном мозгу. Мы были все безумны тогда, опьянены кровью, свободой и вонючим первачом, которым можно заправлять бензобак в автомобиле. И вот в самый разгар праздника двое наших солдат приводят в штаб человека…
– Дозвольте, господин ротмистр? – пробасил с порога сумрачный темнолицый казак Тулобеев. – Вот, скрытого врага доставили. Прапорщик Андреев там были, так распорядились прямо к вам. Говорят, случай особенный. Этот мерзавец только что в другом конце города у себя на хате подпоручика Самсонова прямо в сердце застрелил! И унтеру нашему Денисову шею одним ударом переломил. Двоих сразу положил, супостат!
Тулобеев и его спутник, солдат помоложе и посветлее лицом, втолкнули в комнату человека с разбитым в кровь ртом, который, несмотря на свое бедственное положение, пытался внешне сохранять достоинство. От крепкого тычка он вылетел на середину комнаты, все-таки удержался, выпрямил спину, посмотрел прямо в глаза широкоплечему офицеру в погонах ротмистра, сидевшему за пьяным столом в компании еще троих офицеров.
Повисла короткая пауза, после которой кривой на один глаз поручик вскочил, пошатнувшись, из-за стола, с грохотом отпихнул стул, цапнул саблю, висевшую на поясе.
– Что-о?! – со звериной ненавистью прошипел он. – Самсонова?! Друга моего сердечного?! Ах ты, сволочь краснопузая! Да я тебя собственными руками…
– Сядьте, поручик Шелепин! – металлическим голосом произнес ротмистр. – Я приказываю вам успокоиться! Кого казнить, кого миловать, только я тут решаю!
Шелепин, который уже размахивал револьвером, остановился с налитыми кровью глазами. Он словно никак не мог уразуметь сказанного. Из-за стола поднялся подпоручик Древницкий, невысокий, ладный, со странной улыбкой, которая постоянно блуждала на его лице безо всякой причины, и обнял Шелепина за плечи.
– В самом деле, Миша, не нужно! Спрячь шпалер, ей-богу, убери! Зачем эти шекспировские страсти? Самсонову уже не поможешь. Все мы там будем. Ну я тебя прошу!..
То ли подействовали уговоры Древницкого, то ли грозный взгляд ротмистра, но поручик обмяк, сунул револьвер обратно в кобуру, грузно упал на стул и с ходу выплеснул себе в рот полстакана вонючего самогона. Глаза его затуманились.
Ротмистр Затаулин некоторое время рассматривал пленного, задумчиво покручивая ус, а потом вдруг сказал:
– Но, господа, какой же это красный? Ясно же видно, перед нами дворянин, белая кость. Посмотрите на эту осанку. Такое только с молоком матери… Ну и строевые занятия, естественно. Так вы, милейший, офицер? Сознайтесь!
Пленник осторожно потрогал пальцами разбитую губу и сказал невнятно:
– Бывший. Не посчитал возможным продолжать братоубийственную борьбу. Это мое убеждение, ротмистр. А дальше поступайте как хотите.
– Вот оно что! Да перед нами, господа, идейный! – саркастически воскликнул Затаулин. – Это очень интересно. И как же ваше имя, господин миротворец?
– Полежаев Константин Сергеевич. Во время германской участвовал в Брусиловском прорыве, позднее был у генерала Корнилова. Затем оказался в Сибири, служил у адмирала Колчака. Там и созрело мое решение остановиться. Перебрался сюда, к сестре, надеялся никогда больше не участвовать в этом безумии, где русские безжалостно истребляют русских.
– Тем не менее благополучно истребили еще двоих. – Затаулин недобро усмехнулся. – За что вы прикончили моих людей?