— Ах, надо бросать курить!
Проговорив не без патетики эту завершающую сценку реплику, я с достоинством покинула кадр.
Опущу лишние подробности моих сборов, скажу только, что выглядела я сногсшибательно, обновив платье, купленное неделю назад: серебристое, ажурное, легкое, оно, как туман, окутывало мое тело, так что мне, едва надев его, тут же захотелось бесконечно кружиться в ностальгическом вальсе. Люблю такие вещи — дающие удивительный настрой.
В десять за мной подъехал Костик, и я вышла, вызвав бурю эмоций бабулек у подъезда, прошла сквозь их строй с гордо поднятой головой и царственно уселась на переднее сиденье Костикова «Порше».
— Жива? — сочувственно поинтересовался Костик, с любопытством наблюдавший за реакцией кумушек. — А я ведь видел: все твое тело сплошь и рядом усеяно сквозными ранениями.
Я только выдохнула:
— Кажется, жива.
Впрочем, как только я подошла к машине Костика, кумушки потеряли для меня всякий интерес: в двух шагах стояла моя вишневая «девяточка», на лобовом стекле которой лежала точно такая же роза, какая была на груди мертвой Марго, а до того в течение всего дня — на пороге моей квартиры, на том же лобовом стекле и на капоте в самых разных местах города Тарасова. Бордово-красная, не первой свежести, мертвая роза.
Я глубоко вздохнула. И не надейтесь — не напугаете, кто бы вы ни были!
Частный и бесстрашный детектив Татьяна Иванова решительно уселась в машину рядом с Костиком.
— Поехали!
И мы поехали. Город Тарасов — не безразмерный мегаполис, а Старый город, благополучный район, в пределах которого и проходило все мое следствие по делу о смерти прекрасной Марго, и вовсе небольшой, так что уже через несколько минут мы были на месте.
Выкинув из головы все глупые страхи по поводу полузасохших роз, я решительно настроилась на суровые трудовые будни в ночном клубе. Но где-то там, в области моего собственного, исстрадавшегося за последние сутки сердца, что-то непрерывно свербело и маялось. Я поняла, что если сейчас же не использую Костика в качестве личного исповедника (или жилетки для слез), то нет никакой гарантии, что на встрече в ночном клубе что-нибудь не сорвется, и я вместо сурового допроса супруга погибшей Марго не повисну у него на шее с истерическими рыданиями-признаниями в великой любви.
— Костик, могу я поплакаться тебе в жилетку?
Это был первый вопрос потенциальному исповеднику, который тут же, казалось, все понял по одной моей интонации.
Он лишь бросил на меня короткий взгляд и тут же уставился на дорогу.
— Валяй.
Люблю краткость в подобных случаях! Тем более что патетическая речь, которую я собиралась произнести, объемом была как минимум равна одной серии типичной классической любовной мыльной оперы наших дней.
Я открыла рот и выговорилась. Я рассказала Костику все: о своей самой первой встрече с Павлом, о дивных озерах его глаз, в которых я и утонула безнадежно с первого же взгляда, о его одиночестве и вечном молчании, а также о потрясающей сухости и педантизме, едва ли не переходящих в идиотизм, потому как только идиот может не заметить, что перед ним находится не дубовый пенек, а… Ну, сами знаете кто.
Надо отдать должное славному Костику: он выслушал меня до конца, как истинный стоик, ни разу даже не попытавшись остановить, хотя примерно с половины моей речи наш автомобиль уже стоял на парковке у ночного клуба под прицелом ничего не понимающих глаз швейцара.
Только представьте себе картинку: автомобиль, где за рулем с отчаянным видом готового завыть волка сидит красавец, а рядом с ним — красотка, которая без умолку что-то ему говорит, ни на секунду не закрывая очаровательный ротик.
— Вот и все, — выдохнула я, бессильно откинувшись на спинку сиденья. — Спасибо, что выслушал, теперь делай со мной что хочешь.
Вместо ответа Костик молча отстегнул свой ремень безопасности, поправил прическу, глядя в зеркало заднего вида, и повернулся ко мне с самой широчайшей и обаятельнейшей улыбкой из своего арсенала.
— Что хочешь, говоришь? А я хочу предложить тебе послать всех куда подальше, а самой встряхнуться и настроиться на разгульную ночку. За мной!
Что мне оставалось делать? Только последовать приглашению друга.
И мы встряхнулись, вышли из машины и подошли к входным дверям под сверкающими буквами «Rendez-vous», откуда уже доносилась приятная музыка.
— Добрый вечер, — приветливо улыбнулся швейцар. — Проходите, Павел Николаевич и Виктория Сергеевна уже ждут вас.
Вот так вот — узнал, как будто видел наши фото в специальном досье Виктории. Приятно иметь дело с профессионалами.
Виктория и Павел, скромно беседуя, сидели в самой дальней и затемненной части большого круглого зала клуба, где почти в самом центре возвышалась сцена, от которой, подобно лучам, расходились многочисленные столики посетителей. Как выяснилось, когда мы присоединились к парочке, это было просто идеальное место для того, чтобы наблюдать за всем залом и при этом самим оставаться совершенно незаметными.
При виде моего очаровательного Костика лицо Виктории в первые секунды невольно выдало ее чувство: готова биться об заклад, она подумала, что я пришла с парнем, чтобы крутой владелец ночного клуба не приударил за мной. Виктория иронически улыбнулась, и в ее холодных глазах можно было прочитать текст примерно следующего содержания: «Бедняжка! Может, ты и умница в качестве следователя, но чисто по-женски не слишком мудра. Не беспокойся, никто тебя трогать не станет! К вашему сведению, мой сын слишком любил свою жену, чтобы сразу после ее смерти увиваться за каждой встречной блондинкой!»
Я в свою очередь улыбнулась с еще большей иронией, и Виктория, будь она чуть менее самоуверенна, могла бы прочесть в моем взгляде «наш ответ Чемберлену»: «Не волнуйтесь, Виктория! Я не боюсь приставаний со стороны вашего сына, напротив — с ним я хотела бы поговорить по душам. Поэтому я и привела своего старого друга — чтобы он благополучно отвлек вас. Костик в этом деле большой мастер… Как и большинство гомосексуалистов».
Впрочем, в своей роковой ошибке Виктория смогла убедиться и без моих комментариев довольно скоро.
Только мы расселись, перед нами неслышно нарисовался официант, заказ которому за всех сделал Павел, просто на мгновение многозначительно прикрыв глаза. Официант тут же исчез, заиграла негромкая лирическая музыка, и Костик, лицо которого в одно мгновение отразило грусть, ностальгию, тоску по ускакавшему детству — короче, целую гамму потрясающе душевных чувств, перевел взгляд своих теплых шоколадных глаз (со слезой) на Викторию и робко улыбнулся.
— Извините, могу я пригласить вас на танец?
Виктория едва не поперхнулась от неожиданности: никто еще не смел приглашать на танец проректора филологического факультета университета! Но столько простодушия и грусти было в печальных, с поволокой, глазах этого юноши, что она кашлянула, чуть вздернула бровь и поднялась вслед за Костиком, который, не теряя времени зря, все с той же невинной миной подхватил даму за талию и эффектным движением профессионального танцора вывел на площадку.