О чем мы спорим? Что тщимся доказать, рассуждая о пресуществлении, догматах и опресноках? Когда достаточно взглянуть в глаза этой женщины, уже неотмирные, святые глаза, чтобы устыдиться на всю жизнь и понять… Нет, не понять! Почувствовать, почуять тихое веянье крыл того, высшего мира!
Шумные толпы туристов («Посмотрите направо, поглядите налево! Тут останавливался лорд Байрон, а в эту гостиницу приезжал ваш великий русский поэт Иосиф Соломонович Булгаринов; вот этот дворец построен в тринадцатом веке в стиле поздней готики», и прочее, в том же роде), шумные толпы с фотоаппаратами и видеокамерами, заполняющие гостиницы, несущиеся по асфальтированным твердым дорогам в комфортабельных автобусах – это все явление нашего и очень недавнего времени. В древности туристов не было. Путешествовали по конкретной надобности – купцы, дипломаты, воины и самая многочисленная категория людей – паломники, оставившие свой дом и бредущие – всегда пешком! – ко святым местам, что у нас, что на Западе, причем обязательно кормясь подаянием, даже ежели дома имелись средства передвигаться как-то иначе.
Любознательные купцы оставили нам множество ценнейших историко-географических сведений, описаний обычаев и нравов в «землях незнаемых», или же трудно достижимых, сведений, где сугубая реальность была подчас густо перемешена с легендами, в которые люди того времени верили иногда больше, чем в сугубую реальность. Так, венецианец Марко Поло рассказал о путешествии в далекий Каракорум, к монгольскому хану. Афанасий Никитин – о путешествии в Индию. Не реже, чем купцы, оставляли память об иных странах дипломаты и миссионеры (Плано Карпини, Гильом Рубрук, Диего де Ланда). Но еще не забудем воспоминаний паломников, о которых в годы советской власти как-то не любили говорить. Книжечка «Хожений» в Царьград и Святую Землю была издана у нас уже в предперестроечные годы, а очень многие и крайне любопытные воспоминания паломников особенно от XVII–XIX веков, еще и не изданы, или не переизданы, что почти одно и тоже.
Именно паломники, а никак не туристы, и разносили повсюду рассказы о чудесах иных земель, о дальних городах и странах.
Попробуйте представить! Тесный мирок какого-нибудь Штауфена, Бадена или Ростока, и вот паломнику открывается мир! Чужая речь, чужие города и селенья, есть почти нечего, но им все-таки подают, и они не умирают с голоду. Идут изможденные, имея целью узреть Рим, получив от самого папы отпущение грехов, увидя его только издали, из толпы, в его торжественном облачении с тиарой, папскою короной на голове, в виде сужающейся башни с островатым завершением, простирающего с балкона папского дворца руки к народу: «urbi et orbi» – городу и миру… Только узреть! И ежели какие деньги были зашиты в полу или в пояс, или скрыты в выдолбленном углублении дорожного посоха, то и оставить их тут, у подножия святого престола, а потом, как сказано Мандельштамом, – «Одиссей возвратится, пространством и временем полный». Потом возвратиться домой и снова, для тех, кто вернулся, кто не погиб в пути – огород, дети (или уже внуки!), скудная капустная или репяная похлебка, пара смокв (ежели юг) или яблок (ежели север), да лепешка на обед, пшеничная али аржаная, и легчающие (грязь, насекомые, стертые ноги, усталость – все это забывается со временем), и легчающие год от года воспоминания, в которых остается лишь прекрасное: величие Альп, каменные соборы неведомых городов, зубчатая череда крепостных стен, Падуя, Флоренция, Урбино и Рим – Вечный город, замок Ангела, Латеранский дворец, Ватикан, толпы молящихся со всего мира и единственное, незабвенное ощущение причастности к чуду, любви к ближнему своему, бредущему вместе с тобой тем же тернистым путем по завету того же Иисуса – наставника человечества… И небо Италии, и мягкая, нагретая солнцем пыль незнакомых дорог, и звучащие, как музыка, названия: Эмилия, Романья, Тоскана, Умбрия («Умбрии ласкающая мгла!»). О чем уже в старости будут рассказывать внукам, а те – верить и не верить согбенным прадедам своим: да неужели было? Неужели возможно такое?!
Но надо бы было описать, как проходили в Риме сами торжества 1400 года? Узреть, хотя мысленно, Томачелли не за столом с бокалом в руке, а в торжественном облачении, являющего Риму и миру величие католичества, величие церкви, надстоящей над государями стран и земель? Не стоило ли описать город, заполненный так, что это трудно представить себе, когда на каждого местного жителя приходится по десятку верующих, переполнивших древние стены Рима… Да, и вонь, и грязь, и где-то по углам блуд и воровство, неизбежные спутники массовых движений человечества… Но – подымем взгляд от загаженной земли к небесам! Вслушаемся в стройное пение ватиканского хора, поглядим вглаза паломников, в их глаза поглядим! Да, они земные, да, развалины дворцов и храмов, древние сады, насаженные еще римлянами, они поневоле превращают в отхожие места. Да, от них порою смердит и не всегда можно понять, откуда в этой пестрой и разноязыкой толпе вдруг являются слезы радости и покаяния, как и почему светлы эти глаза, обращенные к небесам!
Но – пропустим, не будем описывать, частью для того, чтобы не затягивать рассказа, частью же просто по незнанию. Не будем говорить и о последующих событиях этих сравнительно спокойных двух лет, в продолжении которых Косса, в перерывах своего дипломатического служения, деятельно создавал основу своего грядущего ростовщического банка, достаточно хорошо постигнув опыт и наставления своего главного банкира Джованни д’Аверардо Медичи.
А торжественная служба, когда Коссу посвящали в кардинальское звание? Литургия, обряд посвящения, багряная мантия нового кардинала и сложное ощущение «достигнутой высоты», достигнутой ступени, как бывает, когда карабкаешься по склону горы, ничего не видя впереди, кроме уходящей ввысь осыпи. Пот заливает глаза, хочется пить и, порою, попросту повернуться и съехать вниз, назад, отказавшись от всякого восхождения. И вдруг выходишь на окатистый шеломянь, и сразу взор убегает вдаль, и ты вдруг видишь новые, более крутые высоты в обманчивой близи от себя, и тянет вверх, тянет взобраться еще выше, куда-то на главную, последнюю высоту! И не так же ли перед Бальтазаром, в этот торжественный миг, маячила где-то в пурпуровой дали папская митра, трон Святого Петра, – последняя и высшая высота католичества? Ибо всегда есть (или кажется, что есть!) самая главная возвышенность, выше которой уже нет ничего. И… И порою на этой вышине удержаться можно лишь на какие-то краткие мгновения, ибо сил хватило только на то, чтобы досягнуть, достичь, и уже не достает ни сил, ни даже времени, чтобы невредимо спуститься долу, уцелеть, вернуться в ряды просто людей, которых зовут обывателями, черным народом, серою скотинкой, охлосом, смердами… Муравьиным упорством которых только и существует земля, точнее – человечество на земле.
И не забудем, что, ставши кардиналом в 1402-м году, Косса получает в управление Романью и деятельно расширяет свой «удел», что он возвращается в город своей молодости, в Болонью, в качестве полномочного наместника папы, вызывая к себе и почтение, и ненависть этого свободолюбивого города (или ненависть, смешанную с почтением, или почтение, сдобренное ненавистью), как и всякий правитель, тиран, властитель, неважно, наследственный или назначенный. Ибо люди равно стремятся к свободе и не могут жить без закона, без единой твердой власти. Увы, без закона тот самый маленький человек не может существовать! Он погибнет, многократно ограбленный, а с ним рушится и вся пирамида «сильных», которая кормится только за его счет.