Возможно ли предположить, что уже тогда пели «Гаудеамус»? А ежели пели, то три почтенные доктора, собравшиеся за столом, обязательно должны бы были спеть этот гимн своей молодости!
И Косса впервые, за много дней суматошной изматывающей работы, беспечен и весел. Он может на малый час отложить бремя забот, он в своем кругу и со своими. Вышколенная прислуга появляется лишь на мгновение, что-то убрать, поставить, предложить высокому гостю чистую салфетку, откупорить бутылку вина. Филарг, по всему, удобно устроился у себя в Милане, и ныне, к своим семидесяти годам, вкушает, невзирая на то, что творится в герцогстве, полный покой, в роскоши, пристойной его сану… И Коссе даже, мгновением, становится жалко старика, жаль, ибо тот путь, на который Косса хотел бы толкнуть Филарга, не даст ему ничего, кроме новых – в надрыв сил – тревог, горестей и забот.
25 марта 1409-го года участники собора, выслушав двух выдающихся теологов – Пьера д’Эгю и Жерсона, ученика и последователя д’Альи, провозгласили собор Вселенским. Протесты Бенедикта и Григория были отвергнуты, а сами они объявлены еретиками. Любопытно, что Жерсон (или Герсон) был главным лицом и на том соборе в Констанце, на котором осудили Коссу.
Косса возглавлял собор. По всей Европе о нем ходили самые противоречивые слухи.
По одним, Косса – член старинной и знатной неаполитанской семьи, изучал философию и искусство, отличился в сражениях, но затем избрал служение церкви.
По другим, Косса был пират, а учился кое-как, вел беспутную жизнь и «пролез», ибо сумел угодить земляку, Бонифацию IX.
Голоса друзей, однако, в ту пору звучали громче, и большинство надеялось, что именно Косса покончит с расколом папского престола.
Далее опять передаю слово Парадисису: «Весенним вечером трое друзей (разумеется, не д’Альи с Филаргом, а Гуиндаччо с Ринери!) вышли из пизанского собора, где проходили заседания кардиналов и ученых, и, сопровождаемые любопытными взглядами (Коссу узнавали многие), направились к югу, миновали архиепископский дворец, спустились вниз, по дороге к Арно.
– Сколько публики! – восхищался Ринери. – Тебе действительно удалось созвать вселенский собор! Теперь тебя изберут папой!
– Ежели я сам этого захочу! – загадочно ответил Косса.
– А ты, Гуиндаччо, хотя бы теперь не шляйся по тавернам! – обратился Косса к обросшему мясом и жиром, брюхатому одноглазому пирату, нынешнему священнику.
Гуиндаччо начал было ныть: «Кто-де тебе служит вернее и преданнее меня?»
Косса вспыхнул:
– Замолчи, негодяй! Тебе ли говорить о верности! Вспомни день, когда умер Иннокентий и я помчался в Рим! Вспомни женщину, с которой ты был, мерзавец!
Косса как вспыхнул, так и умолк, оборвавши себя. А Буонаккорсо долго бледнел, бормотал что-то покаянно и отчаянно потел под сутаной.
– Конечно, мой дорогой Ринери! – заговорил Косса, будто ничего и не было. – Зрителей хватает! Как они станут гордиться потом, что присутствовали здесь!
У богатого особняка своей пизанской резиденции Косса остановился. (Он был в черном плаще поверх красной мантии кардинала, чтобы не так бросаться в глаза.)
– Как поживает твоя епископия? – рассеянно спросил он у Гуинджи Ринери, лениво озирая толпу гляделыциков. И вдруг вздрогнул. Глаза Бальтазара зажглись прежним темным огнем. Он, не докончивши речи, рванулся в толпу и скоро настиг быстро уходившую женщину с опущенным лицом, настиг и схватил за плечо.
– Има! – едва сдерживая рвущийся голос воскликнул он. – Идем, ну, идем же! – Он вел ее, расталкивая толпу и уже ни на кого не обращая внимания. – А ты совсем не изменилась! Ну, нисколько! Я думал о тебе, Има, искал в Болонье!
– Я знаю, – тихо отвечала она.
– Все такая же молодая! А я постарел, отяжелел…
– Ты стал величественнее, Бальтазар!
– Ты давно здесь?
– Уже десять дней. Но я пряталась от тебя! – Она улыбнулась смущенно, и смущенно глянула на Коссу прежним глубоким взглядом своих бархатных глаз.
– Мы давно решили приехать сюда… – она покраснела.
– Мы? – переспросил Косса. – Ты, или… Он?
– Я сама! – быстро ответила Има. – Я хотела… Ждала… Хотя бы взглянуть на тебя!»
Они уже зашли в подъезд особняка Коссы, скрывшись от любопытных глаз.
Тут, как мне кажется, Парадисис допустил психологическую ошибку. По его рассказу Яндра смотрела на них пристально и холодно с верхней площадки лестницы, а Косса «рекомендует» ей Иму:
– Это госпожа Джаноби из Милана, мой старый друг. Благодаря ей мы остались в живых.
Трудно, однако, поверить, чтобы Яндра могла не узнать тотчас своей прежней подруги, тем паче, что Има «совсем не изменилась»!
Узнала. Возможно, и какие-то дружеские слова были произнесены, и поцелуи, и вопросы (о здоровье мессера Джаноби, разумеется!). И дружеское застолье было! И только потом могла Яндра спросить, или, скорее, подумать (спросить себя саму), не хочет ли Бальтазар возобновить свою старую, более чем двадцатилетней давности, связь с Имой? Да, к тому же ее Косса обычно предпочитал молоденьких девушек!
Косса, по словам Парадисиса, овладев собою, изысканно проводил Иму до двери, шепнув на прощанье:
– Приходи завтра к вечеру на Кампо Санто, в левый северный угол. Я буду там!
А епископу из Фано приказал, как прежде, на пиратском корабле:
– Ринери! Мчись к палаццо Гамбакорта, оно на левом берегу Арно, найдешь! И скажи, что я с завтрашнего дня занимаю его!
Опять ошибка. Джованни Гамбакорта, по условиям сдачи города, получил от Флоренции 50 тысяч флоринов, звание флорентийского гражданина и титул сеньора Баньи и Монте Пизано. Вряд ли некоронованный хозяин Пизы позволил бы, даже на время, занять свое родовое гнездо.
Не знал ничего Аньоло Джаноби о прежнем романе своей супруги, и не догадывался, что, пожелавши посетить Пизу, везет ее прямо в пасть льву.
15 июня 1409-го года. Вечереет. Двадцать четыре кардинала (десять – из сторонников Бенедикта XIII и четырнадцать – папы Григория XII), с трудом проталкиваясь сквозь толпу, пересекают площадь, направляясь к архиепископскому дворцу.
Поднимаются по лестнице. Усаживаются в приготовленные для них двадцать четыре кресла с высокими спинками. Двери торжественно закрываются на ключ. Конклав!
Возможно, в древности выборщики вот так и сидели на креслах, расходясь по своим домам для еды и сна. Но с тех пор, как кардиналов-выборщиков начали запирать на ключ, а еду им подавали в маленькое окошко и запрещалось сношение с внешним миром, дабы избежать давления на конклав со стороны, пришлось продумывать и обустройство всего прочего. Во времена, близкие к нам, каждый из кардиналов-выборщиков имел свою комнатку-кабинку, где мог прилечь, где был стол, за которым можно было и поесть, и позаниматься. Каждый имел двух или даже трех помощников «конклавистов» (обычно – секретарь, слуга и врач), так же, как и их господа, замурованных до окончательного решения. Можно представить, по условиям средних веков, где не существовало сливных уборных, и какие-то ночные горшки, параши и какой-то способ их опоражнивания, опять же без контакта с внешним миром.