— Вы меня пугаете, отец мой! — вскричал Люсьен. — По-моему, это философия рыцарей с большой дороги!
— Вы правы, — сказал каноник, — но не я ее основоположник. Так рассуждали все выскочки как австрийской, так и французской крови. У вас нет ничего за душой, вы в положении Медичи, Ришелье, Наполеона на восходе их честолюбия. Эти люди, мой мальчик, оплачивали свое будущее ценою неблагодарности, предательства и самых жестоких противоречий. Надобно на все дерзать, чтобы всем обладать. Рассудим здраво! Когда вы садитесь играть в бульот, неужто вы оспариваете условия игры? Правила существуют, вы им подчиняетесь.
«Ну-ну, — подумал Люсьен, — да он игрок!»
— Как вы себя ведете за карточным столом? — сказал священник. — Неужто вы придерживаетесь прекраснейшей из добродетелей: откровенности? Нет. Вы не только не показываете своих карт, но еще стараетесь убедить участников игры, что вы проигрываете, тогда как вы уверены в выигрыше. Короче, вы притворяетесь, не так ли?.. Вы лжете, чтобы выиграть пять луидоров!.. Что сказали бы вы о таком великодушном игроке, который предупредил бы вас о том, что у него на руках брелан карре [239] ? Так вот, ежели честолюбец пожелает в ходе борьбы соблюдать предписания добродетели, попранные его противниками, он поставит себя в положение ребенка, и опытные политики скажут ему то же, что игроки говорят картежнику, который не пользуется своими козырями: «Сударь, никогда не играйте в карты...» Вами ли установлены правила в игре честолюбий? Почему я вам советовал приноравливаться к обществу? Да потому, молодой человек, что нынешнее общество мало-помалу присвоило себе столько прав над личностью, что личность принуждена бороться с обществом. Нет более законов, есть только нравы, короче сказать, притворство, пустая форма! (Люсьен движением выразил свое удивление.) Ах, мой мальчик, — сказал священник, испугавшись, что он возмутил душевную чистоту юноши, — неужто вы ожидали встретить архангела Гавриила в лице аббата, отягощенного всеми беззакониями противоречивой дипломатии двух королей (я ведь посредник между Фердинандом Седьмым и Людовиком Восемнадцатым, двумя великими... королями, которые оба обязаны короной искуснейшим... комбинациям)?.. Я верю в бога, но еще больше верю в наш орден, а наш орден верит только в светскую власть. Желая сделать светскую власть всесильной, наш орден поддерживает апостольскую римско-католическую церковь, короче, совокупность воззрений, которыми держат народ в повиновении. Мы современные рыцари-тамплиеры, у нас свое учение. Наш орден и орден тамплиеров погибли по одной и той же причине: мы уподобились мирянам. Желаете быть солдатом? Я буду вашим командиром. Повинуйтесь мне, как жена повинуется мужу, как ребенок повинуется матери, и ручаюсь: на исходе трех лет вы будете маркизом де Рюбампре, женитесь на одной из знатнейших представительниц Сен-Жерменского предместья и со временем займете место на скамье палаты пэров. Ну, чем были бы вы теперь, не рассей я вас своей беседой? Трупом, затонувшим в вязком иле. Напрягите-ка ваше поэтическое воображение!.. (Тут Люсьен с любопытством взглянул на своего покровителя.) Молодой человек, сидящий в этой коляске подле аббата Карлоса Эррера, почетного каноника Толедского капитула, тайного посланца его величества Фердинанда Седьмого к его величеству королю французскому с письмом, в котором, возможно, сказано: «Когда вы освободите меня, прикажите повесить всех тех, кто мною ныне обласкан [240] , и прежде всего моего посланца, чтобы его посольство поистине осталось тайным», этот молодой человек, — сказал незнакомец, — не имеет уже ничего общего с поэтом, пытавшимся умереть. Я вытащил вас из реки, я вернул вас к жизни, вы принадлежите мне, как творение принадлежит творцу, как эфрит [241] в волшебных сказках принадлежит гению, как чоглан [242] принадлежит султану, как тело — душе! Могучей рукой я поддержу вас на пути к власти, я обещаю вам жизнь, полную наслаждений, почестей, вечных празднеств... Никогда не ощутите вы недостатка в деньгах... Вы будете блистать, жить на широкую ногу, покуда я, копаясь в грязи, буду закладывать основание блистательного здания вашего счастья. Я люблю власть ради власти! Я буду наслаждаться вашими наслаждениями, запретными для меня. Короче, я перевоплощусь в вас... Ну, а когда этот договор человека с дьяволом, младенца с дипломатом вам наскучит, вы всегда можете найти тихую пристань, о которой вы упоминали, и утопиться; как и ныне, вы будете тогда тем же, немного более или немного менее, несчастным или обесчещенным человеком.
— Это отнюдь не поучение архиепископа Гранадского [243] ! — вскричал Люсьен, когда карета подъезжала к почтовой станции.
— Не знаю, как вы назовете это краткое наставление, сын мой, ибо я усыновлю вас и сделаю вас своим наследником, но таков устав честолюбия. Избранники божии немногочисленны. Выбора нет: надобно или уйти в монастырь (и там вы нередко встретите тот же свет в малом виде!), или принять устав.
— Пожалуй, лучше не быть столь ученым, — сказал Люсьен, пытаясь проникнуть в душу этого страшного священника.
— Полноте, — возразил каноник, — вы играли, не зная правил игры, а теперь, когда вам начинает везти, когда у вас такой надежный опекун, вы вдруг выходите из игры и даже не желаете отыграться! Неужто у вас нет охоты проучить этих господ, которые вас изгнали из Парижа?
Люсьен вздрогнул, точно слуха его коснулись, терзая нервы, дикие звуки какого-то неведомого инструмента из бронзы, вроде китайского гонга.
— Я всего лишь смиренный служитель церкви, — продолжал этот человек, и ужасное выражение исказило его лицо, обожженное солнцем Испании, — но ежели бы люди так меня унизили, истерзали, предали, продали, как поступили с вами эти негодяи, о которых вы мне рассказывали, я поступил бы, как мавр пустыни!.. Да, я душою и телом предался бы мщению. Меня не устрашили бы ни виселица, ни гаррота [244] , ни осиновый кол, ни ваша гильотина... Но я не отдал бы своей головы, покуда не раздавил бы моих врагов своею пятою!
Люсьен хранил молчание, у него пропала всякая охота вызывать этого священника на откровенность.
— Есть потомки Авеля и потомки Каина, — сказал в заключение каноник. — Во мне течет смешанная кровь: я Каин для врагов, Авель для друзей... И горе тому, кто пробудит Каина!.. А впрочем, вы ведь француз, а я испанец, притом каноник!..