Пьеркен закусил губу; Эммануил тихо улыбнулся.
— Фелиция, дорогая, проводи Жана в коллеж, — сказала Маргарита, показывая на брата. — С тобой пойдет Марта. А ты, Жан, ангел мой, будь умницей, не рви платья, мы не настолько богаты, чтобы шить новое так часто, как делали это до сих пор. Ну, иди, малыш, учись хорошенько.
Фелиция с братом ушли.
— Вы оба, конечно, навещали отца, когда меня не было? — обратилась Маргарита к Пьеркену и де Солису. — Благодарю вас за эти знаки дружбы. Надеюсь, не откажете вы в них и нам, двум бедным девушкам, нуждающимся в совете. Но условимся заранее… Когда я буду жить здесь, в городе, мы с величайшей радостью готовы принимать вас у себя; когда же Фелиция будет оставаться одна с Жозетой и Мартой, она, само собой разумеется, не должна никого видеть, будь то старый друг или преданнейший родственник. Мы очутились в таких обстоятельствах, что должны держать себя безупречно строго. Итак, мы обречены на долгий труд и уединение.
Некоторое время царило молчание. Эммануил, погруженный в созерцание лица Маргариты, точно онемел. Пьеркен не знал, что сказать. Нотариус распростился с Маргаритой, кляня в душе самого себя; он понял, что Маргарита любит Эммануила и что он, Пьеркен, вел себя сейчас, как дурак.
— Эх, Пьеркен, друг мой, — сам к себе обратился он с речью на улице. Кто скажет, что ты порядочная скотина, тот будет прав. Ну, не глуп ли я! У меня двести тысяч ливров ренты помимо моей конторы, не считая еще наследства от дядюшки Дэраке, у которого я единственный наследник, так что он удвоит мне состояние рано или поздно (впрочем, смерти я ему не желаю, ведь он бережлив!), а я так опозорился, потребовав от Маргариты Клаас процентов. Уверен, что они вдвоем смеются теперь надо мною. Нечего мне больше думать о Маргарите! Нет! В конце концов Фелиция кроткое и доброе существо и, право, больше мне подходит. У Маргариты железный характер, она захотела бы повелевать мною и повелевала бы! Ну, проявим великодушие, не будем же до такой степени нотариусом, разве уж так трудно мне сбросить с себя эту сбрую. Тысяча чер… нильниц! Буду любить Фелицию и на том стоять!.. У нее будет ферма в четыреста тридцать десятин, которая в свое время даст пятнадцать двадцать тысяч ливров дохода, ведь земля в Вэньи неплоха. Вот умрет мой дядя Дэраке, бедняжка, — тогда продаю свою контору и становлюсь господином с пять-ю-де-сять-ю ты-сяч-а-ми лив-ров рен-ты. Жена моя — Клаас, я породнюсь со знатными домами. Черт возьми! посмотрим, откажутся ли все эти Куртвили, Магалены, Савароны де Саварусы посетить Пьеркен-Клааса-Молина-Ноуро! Стану в Дуэ мэром, получу крест, могу быть депутатом, всего достигну… Вот так! Пьеркен, друг мой, на этом и стой, глупостей больше делать не будем, тем более что, честное слово, Фелиция… мадмуазель Фелиция Ван-Клаас любит тебя.
Когда влюбленные остались одни, Эммануил протянул руку Маргарите; девушка не могла удержаться и подала ему свою. Не сговариваясь, они сразу встали и направились к своей скамейке в саду, но, проходя по залу, Эммануил не вытерпел и голосом, дрожащим от радостного волнения, сказал Маргарите:
— У меня есть для вас триста тысяч франков!..
— Как, — воскликнула она, — бедная моя маменька передала вам еще?.. Нет… Так что же?
— О моя Маргарита, все, что мне принадлежит, — ваше! Разве не вы первая произнесли «мы»?
— Дорогой Эммануил! — сказала она, сжимая его, руку, которую все еще держала в своей, и, вместо того, чтобы итти в сад, бросилась в кресло.
— Не меня, а вас нужно благодарить, — сказал он с любовью в голосе, за то, что вы соглашаетесь принять.
— Эта минута, дорогой мой возлюбленный, — сказала она, — способна изгладить много горя, она приближает нас к счастливому будущему. Да, я принимаю твое богатство, — продолжала она, и по губам ее порхала ангельская улыбка, — я знаю, как сделать, чтобы оно стало моим.
Она взглянула на портрет Ван-Клааса, точно призывая его в свидетели. Молодой человек, следивший за взглядом Маргариты, не видал, как она сняла с пальца девичье колечко, и заметил это, только когда услыхал ее слова:
— Среди глубоких наших бедствий вдруг рождается счастье. Отец мой по беспечности предоставил мне свободно распоряжаться собою, — сказала она, протягивая кольцо, — возьми, Эммануил! Моя мать любила тебя, она сдобрила бы мой выбор.
Слезы выступили на глазах Эммануила, он побледнел, упал на колени и сказал Маргарите, давая ей перстень, который всегда носил:
— Вот обручальное кольцо моей матери. Маргарита моя, — продолжал он, целуя кольцо, — получу ли я еще иной залог?
Она нагнулась, подставляя лоб губам Эммануила.
— Увы! бедный мой возлюбленный, хорошо ли мы поступаем? — сказала она в сильном волнении. — Ведь нам так долго придется ждать.
— Мой дядя говорил, что обожание — это насущный хлеб терпения, подразумевая любовь христианина к богу. Так и тебя могу я любить, уже давно я не отличаю тебя от вседержителя: принадлежу тебе, как ему.
Некоторое время они оставались охваченными сладостным волнением. То было искреннее и спокойное излияние чувства, которое, подобно ручью, вышедшему из берегов, разливалось непрерывными струями. События, разлучившие влюбленных, были поводом для меланхолии, которая сделала их счастье еще живее, придав ему как бы остроту боли. Слишком для них рано вернулась Фелиция. Повинуясь прелестной чуткости, свойственной тем, кто любит, Эммануил оставил сестер вдвоем, — лишь на прощание обменялся он с Маргаритой взглядом, и она могла увидать, чего стоила ему такая сдержанность, до того ясно выразил этот взгляд всю жажду счастья, долгожданного и только что освященного обручением сердец.
— Поди-ка сюда, сестрица, — сказала Маргарита, нежно обвив рукой шею Фелиции.
Она повела ее в сад, и они уселись на скамейке, которой каждое поколение вверяло свои любовные речи скорбные вздохи, свои размышления и планы. Несмотря на веселый тон и нежно-лукавую улыбку сестры, Фелиция ощутила волнение, похожее на страх. Маргарита взяла ее за руку и почувствовала, что эта рука дрожит.
— Послушайте, мадмуазель Фелиция, — сказала старшая сестра, наклоняясь к уху младшей. — Я читаю в вашей душе. Пьеркен часто приходил, пока меня не было, он приходил каждый вечер, говорил вам приятные слова, а вы их слушали.
Фелиция покраснела.
— Не оправдывайся, ангел мой, — продолжала Маргарита, — ведь так естественно — любить! Быть может, твое сердечко воздействует немного на натуру Пьеркена: он эгоистичен, расчетлив, но он человек порядочный, и, может быть, даже его недостатки послужат тебе к счастью. Он будет любить тебя, как самую красивую свою вещь, устроит твою жизнь, как привык устраивать свои дела. Прости мне такие слова, милый друг! От скверной привычки видеть во всем только выгоду ты отучишь его тем, что преподашь ему законы сердца.
Фелиции ничего не оставалось, как обнять сестру.
— К тому же, — продолжала Маргарита, — он состоятелен. Семья его принадлежит к высшей и стариннейшей буржуазии. Да и мне ли противиться твоему счастью, если ты не хочешь его искать в блестящей партии?