— Клянусь Аллахом, тут не над чем смеяться, — сказал полковник. — Одно только: мне кажется, молодой человек, — продолжал он, — что в настоящее время общественное положение вашей уважаемой матушки мало похоже на положение посольши… Провожая вас, она держала в руках самую мещанскую корзинку, а башмаки у нее подбиты гвоздями.
— У моей матери, сударь? — возразил Оскар, с негодованием пожав плечами. — Но это же экономка, она служит у нас!
— «Служит у нас»… конечно, звучит чрезвычайно аристократично, — воскликнул граф, прерывая Оскара.
— Король всегда говорит о себе мы, — горделиво ответил Оскар.
Все опять чуть не расхохотались и остановил их только взгляд Жоржа; он дал понять художнику и Мистигри, что с Оскаром нужно обходиться бережно, чтобы разрабатывать и дальше богатейшие залежи смешного, которые в нем таятся.
— Вы правы, сударь, — обратился к графу великий художник, указывая на Оскара, — люди из общества всегда говорят «мы», «у нас», и только мелкий люд говорит «я», «у меня». Эти людишки всегда стараются показать, что они располагают тем, чего на самом деле у них нет. Для человека с такой декорацией из орденов…
— Так вы, сударь, все-таки декоратор? — спросил графа Мистигри.
— Вы понятия не имеете о языке придворных. Прошу у вас покровительства, ваше сиятельство, — добавил Шиннер, обернувшись к Оскару.
— Я счастлив, — сказал граф, — что мне довелось путешествовать с тремя особами, которые уже знамениты или будут знамениты: с прославленным художником, с будущим генералом и с молодым дипломатом, который, я уверен, со временем возвратит Бельгию Франции.
Постыдно отрекшись от родной матери и чувствуя, до какой степени его спутники насмехаются над ним, взбешенный Оскар решил во что бы то ни стало преодолеть их недоверие.
— Не все то золото, что блестит, — изрек он, причем глаза его метали молнии.
— Не так! — воскликнул Мистигри. — Не все то золото, что смешит. Вы недалеко уйдете в дипломатии, раз так плохо знаете наши пословицы.
— Если я и не знаю пословиц, то я знаю свою дорогу.
— И вы далеко уедете, — сказал Жорж, — ведь ваша экономка сунула вам столько провизии, словно вы отправляетесь за тридевять земель: печенье, шоколад…
— Особый хлебец и шоколад, да, сударь, — продолжал Оскар, — у меня слишком нежный желудок, чтобы переваривать трактирную жратву.
— Это выражение так же деликатно, как ваш желудок, — заметил Жорж.
— Ах, люблю жратву! — воскликнул великий художник.
— Это слово принято в лучшем обществе, — пояснил Мистигри. — Я всегда его употребляю в кабачке под вывеской «Черная наседка».
— Вашим наставником был, вероятно, какой-нибудь знаменитый ученый вроде академика Андрие или господина Руайе-Коллара? [36] — осведомился Шиннер.
— Моего наставника зовут аббат Лоро, он теперь викарием в Сен-Сюльписе, — продолжал Оскар, вспомнив имя своего школьного законоучителя.
— Это хорошо, что вы получили домашнее образование, — сказал Мистигри, — ибо сказано: школа — мать всякой скуки. Но вы, конечно, вознаградите как следует вашего аббата?
— Разумеется; он будет со временем епископом, — сказал Оскар.
— Благодаря покровительству вашей семьи, — поддакнул Жорж не сморгнув.
— Может быть, мы посодействуем этому-у нас бывает запросто аббат Фрессинус. [37]
— Как? Вы знакомы с аббатом Фрессинусом? — спросил граф.
— Он многим обязан моему отцу, — отозвался Оскар.
— И вы, вероятно, направляетесь в свое поместье? — осведомился Жорж.
— Нет, сударь; но я-то могу открыть вам, куда я еду. Я еду в Прэльский замок к графу де Серизи.
— Ах, черт! Вы едете в Прэль? — воскликнул Шиннер и покраснел, словно рак.
— Вы знакомы с его сиятельством графом де Серизи? — удивился Жорж.
Папаша Леже обернулся, взглянул на Оскара и в изумлении спросил:
— Разве господин де Серизи в Прэле?
— Очевидно, раз я к нему еду, — ответил Оскар.
— И вы видели графа вблизи? — спросил Оскара господин де Серизи.
— Как вижу вас, — заявил Оскар. — Его сын мой товарищ и почти мне ровесник, ему девятнадцать лет; мы чуть не каждый день катаемся вместе верхом.
— Бывает, что и туз свинье товарищ, — изрек Мистигри.
Тут Пьеротен подмигнул фермеру, и тот вполне успокоился.
— Что ж, — обратился граф к Оскару, — я счастлив быть в обществе молодого человека, который может рассказать мне о его сиятельстве; я очень хотел бы воспользоваться покровительством графа в одном довольно важном для меня деле, и притом ему бы ничего не стоило оказать мне эту услугу: речь идет об иске к американскому правительству. Я бы желал узнать что-нибудь относительно характера господина де Серизи.
— О! Если хотите добиться успеха, — с лукавой улыбкой ответил Оскар, — обращайтесь не к нему, а к его супруге; он влюблен в нее до безумия, никто лучше меня этого не знает; а жена терпеть его не может.
— Почему? — спросил Жорж.
— У графа отвратительная накожная болезнь, и доктор Алибер, [38] как ни старается, не может его вылечить. Поэтому господин де Серизи охотно отдал бы половину своего громадного состояния, чтобы только иметь мою грудь, — и Оскар распахнул рубашку, обнажая по-детски розовое тело. — Он живет в своем особняке настоящим отшельником. Видеть его можно только по большой протекции. Встает он до света и от трех до восьми занимается, а с восьми начинается лечение — он принимает серные или паровые ванны. Его парят в особых железных котлах, и он все еще не теряет надежды выздороветь.
— Если он так близок с королем, почему он не попросит, чтобы король к нему прикоснулся? [39] — спросил Жорж.
— Значит, у этой женщины — муж пáреный, — заключил Мистигри.
— Граф обещал за свое исцеление одному знаменитому шотландскому врачу, который его теперь пользует, тридцать тысяч франков, — продолжал свой рассказ Оскар.
— Но тогда и жену его нельзя винить за то, что она ищет… — начал было Шиннер.
— Еще бы, — прервал его Оскар. — Бедняга граф такой дряхлый, такой сморщенный, что ему лет восемьдесят дать можно. Он высох, как пергамент, и, к сожалению, чует, чем для него это пахнет…