Вот тогда-то и подошел к Лизе незнакомец. Он сказал:
– Можно с вами на качели?
– Можно, – ответила Лиза. – Только раскачивайте посильней.
Был незнакомец длинный, почти на голову выше Лизы, но вряд ли ее старше – просто мальчишка в полотняной белой косоворотке и с какой-то книжкой за поясом. Лизе он не понравился: слишком обыкновенный. Даже обыкновеннее обыкновенного – почти безбровый, белобрысый, с приглаженными мокрыми волосами. Должно быть, в Нети только что искупался. Его манеры не только тетя Анюта нашла бы дурными – улыбался невпопад, краснел поминутно. Герой!
Но был это первый незнакомец, самовольно вступивший в Лизину жизнь. За такую смелость она простила ему даже его шершавый, розовый, обожженный солнцем нос, готовый вот-вот облупиться.
Жаль все-таки, что не нашлось в нем ничего значительного и демонического. Лиза знала, что внимания достойны не такие вот костлявые мальчишки, а мужчины постарше и, главное, брюнеты. Например, трагик Варнавин-Бельский, всеобщий нетский кумир – настоящий брюнет. Таких называют жгучими. И адвокат Пианович тоже жгучий и считается красавцем. Вон он сидит за столиком под черемухами, играет в шахматы с ветеринаром Игруновым. Да, Пианович образцово темноволос! Усы и бородка у него аккуратные, будто нарисованные, а глаза с прищуром, светло-карие – есть такой светлый изюм, самый крупный и сладкий, бухарский. Пожалуй, этот изюмный взгляд как раз подкачал: в глазах демонических брюнетов обязательно должна быть глубокая печаль. И еще, кажется, холодный блеск?
Пока Лиза не очень хорошо разбиралась в красоте сорокалетних мужчин. Она уже несколько раз слегка влюблялась, но все в одноклассников Вовы Фрязина, Мурочкиного брата, и в строжайшей от всех тайне. Недавно она завела дневник для душевных излияний. Пока там было всего три никчемных записи про погоду – на большее пороху не хватило. К первой странице она приклеила открытку: неизвестной девушке молодой человек дарит букет, подкрашенный едко-розовым. Открыточный молодой человек был само совершенство: усики демонические, в глазах блеск (наверное, холодный?), губки крошечные, тронутые той же розовой краской, а руки маленькие, почти женские.
У мальчишки с качелей руки, как назло, были большие, красные и даже – о ужас! – в цыпках. Нет, ровно ничего интересного в нем не было!
Несмотря на это, Лиза гордо летала на качелях среди берез и облаков. Еще бы – она свободна, смела и даже решилась кататься с незнакомцем. А уж незнакомец от нее прямо-таки в восторге. Как хорошо, что надела она белое платье, а не противное форменное! С форменного как раз сегодня тетка сводила чернильное пятно, а заодно распускала защипки, чтобы удлинить подол – Лиза очень выросла за последний год. Таким образом, о блошином коричневом цвете на время можно было забыть, хотя тетка, конечно, старалась и спешила. Как бывшая институтка, она полагала, что скромная барышня не должна щеголять по городским улицам дачными нарядами – вдруг директриса возьмет да увидит случайно какие-нибудь легкомысленные рукавчики или короткую прошлогоднюю юбку.
Белое платье бросало на Лизино лицо снежные отсветы. Ее коса почти расплелась, и волосы золотой паутиной сияли у щек. В щеки, правда, впилась резинка от проклятой шляпы-тарелки, этого воплощения безупречности. Лиза видела себя – даже двух одинаковых себя – в круглых зрачках незнакомца. Она видела свою соломенную шляпу, горящие на солнце волосы, свои раскинутые в стороны руки и белые рукава, которые раздувает ветер. Летало, ширилось и обливалось холодом сердце, как всегда на качелях. Сама жизнь так и распахивалась навстречу всей своей синевой и блаженной неизвестностью. Нынешнее лето начиналось как другой мир!
– Вы совсем не боитесь высоты, – заметил незнакомец.
Его голос дрожал от смущения.
– Не боюсь, – беспечно подтвердила Лиза. – Я даже люблю высоту. Я бы очень хотела полетать на аэроплане или хотя бы на воздушном шаре.
– Воздушные шары признаются специалистами более безопасными. А вот их скорость и управляемость… Однако авиаторы то и дело разбиваются. Теперь, правда, все реже, – бубнил незнакомец.
Неужто он зануда?
– Я не разобьюсь! – усмехнулась Лиза. – Меня ангел держит. Так моя няня говорит.
Она тут же пожалела, что заикнулась про няню. Маленькая она, что ли? И вообще – «ах, няня, няня, здесь так душно!» – всей этой девчоночьей чепухи она терпеть не могла.
– Вы живете здесь недалеко, на Почтовой, – сказал вдруг незнакомец. – Я вас видел: вы заходили к Колчевским. Наверное, музыке учитесь?
Незнакомец, который вульгарно болтался по Почтовой, разочаровал Лизу окончательно. Что он там делал? Уж не сам ли брал уроки у Колчевских? Может, это именно он упорно долбил арпеджио на гнусавой виолончели, которую Лиза всякий раз слышала через стену во время собственных уроков? Вот некстати! Тогда он быстро выяснит, что Лиза – одна из худших учениц мадам Колчевской. Пианино наряду с вышиванием салфеток числилось у нее среди инструментов пыток. Была, правда, надежда, что незнакомец бегает по Почтовой в лавку Маматова за карамелью…
– Хотите леденцов? – в самом деле предложил блондин, начисто лишенный загадочности.
– Не хочу, спасибо, – холодно отказалась Лиза.
– Хорошие леденцы, ландринки…
Ну, о чем с таким разговаривать! Совсем плох.
Лиза устремила глаза в небо. Груда ослепительных ватных облаков то неслась ей навстречу, то отступала назад. Скрипели качели, мерно трудился незнакомец, раскачивая небо и землю. Внизу, в черемухах, бил себя по коленке ветеринар Игрунов и тонко вскрикивал: «Эх я, шляпа! Слона зевнул!» Адвокат Пианович у Игрунова выигрывал и мало смотрел на доску. А вот Лизу на качелях он заметил и весело кивнул. Она долго потом ломала голову, прилично ли отсюда, с качелей, носясь вверх и вниз, раскланиваться со знакомыми.
– Меня зовут Иван, – представился блондин.
Он и фамилию свою назвал, но Лиза из-за качельного скрипа ее как следует не расслышала. Переспрашивать не стала – еще решит, что она тугоухая.
– Елизавета Павловна Одинцова, – ответила она вежливым взрослым голосом. – Давайте тормозить, мне домой пора.
Она сошла с качелей, надменно сдвинув шляпу на лоб, и направилась к Мурочке. Та на скамейке давно уже отдышалась и порозовела. Под руку они удалились из сада Копытиных, а Иван с неизвестно какой фамилией так и остался навытяжку стоять у качелей. Лиза на него даже не обернулась. Она полагала, что выглядит очень взрослой, равнодушной и опасной.
За первым же поворотом улицы подруги, не сговариваясь, расхохотались. Мурочка сказала:
– До чего интересно вышло! Вот бы знать, кто он такой? А ты была ужасно спокойной. И говорила бойко. О чем, если не секрет?
– О музыке, – соврала Лиза. – Он неглуп, но очень неловок. Кажется, играет на виолончели.
Вряд ли играет, но не рассказывать же Мурочке про леденцы!
– Ты его, Лиза, просто с ног сшибла. Ошеломила! Он страшно смущался. И белое тебе ужасно к лицу!