– Я хочу, чтобы ты почувствовала праздник.
– Для меня праздник уже то, что ты пришел!
Глеб взял руку Ирины и поцеловал кончики прохладных пальцев.
– С цветами, дорогая, тебе хуже не будет.
Цветы распространяли по всей палате нежный, волнующий аромат.
– Как вкусно они пахнут! – сказал Глеб.
– Вкусно может пахнуть только еда. А они пахнут… – Ирина щелкнула пальцами, подбирая слово, каким можно охарактеризовать запах цветов.
– Красиво? – подсказал Сиверов.
– Нет.
– Мило?
– Нет.
– Они пахнут так, как должны пахнуть цветы – свежестью и живой природой. Все просто, дорогая.
– Нет, для меня они пахнут по-особенному.
– А знаешь почему?
Ирина лукаво улыбнулась.
– Сейчас ты скажешь – потому, что это ты принес их для меня.
– Не угадала. В палате очень чистый воздух, и все, что попадает сюда, сразу же приобретает свой запах.
Вернее, запах становится явственным.
– Слишком заумно. Но большое тебе спасибо за заботу.
– Не вставай, сиди, – сказал Глеб, когда Ирина привстала с кресла.
– Я не хочу чувствовать себя больной.
– А ты и не больная, тебе просто нужен покой.
– Согласна.
Сиверов осторожно поинтересовался:
– Насчет операции ты уже говорила?
– Если результаты анализов будут хорошими, то через два дня мне сделают операцию. И тогда наш малыш – в полной безопасности.
– Дай-то Бог!
– Глеб, ты так беззаботен. Глядя на тебя, можно подумать, что мы не в клинике, а в санатории. Даже обидно…
– Я просто держу тревогу в себе. А ты, дорогая, можешь расслабиться.
– Тогда страх проявится на моем лице.
– Для женщины это простительно.
Глеб подвинул второе кресло и сел рядом с Ириной, взяв ее руку в свои сильные ладони.
Какое-то время они сидели молча, глядя друг на друга.
– Он еще не шевелится? – спросил Глеб, посмотрев на живот Ирины.
– Ты что! Ему еще рано. Он же еще совсем маленький.
– Ну, какой маленький?
– Просто крошечный, – с нежностью сказала Ирина. – Но я надеюсь, через пять месяцев он будет уже большим.
– И я надеюсь.
Глеб погладил Ирину по волосам. У нее на глазах заблестели слезы, но она старалась быть спокойной.
Доктор Хинкель сказал, что волнения ей полностью противопоказаны, ведь сейчас, когда ее организм и организм плода составляет единое целое, все переживания передаются малышу, а отрицательные эмоции ему, конечно же, ни к чему.
Ирина попыталась взять себя в руки, и ей это удалось.
– Знаешь, Глеб, единственное, что меня беспокоит, так это мое кровяное давление.
– А что с давлением?
– Оно не стабильно, как говорит доктор Хинкель, слишком маленькая разница между верхним и нижним.
Мне прописали кучу каких-то лекарств, микстур… Доктор говорит, они все эффективны и не имеют побочных действий и через пару дней давление должно нормализоваться. А еще он сказал, что мы вовремя приехали.
– Да, Ирина, я знаю. Я разговаривал с господином Хинкелем, и мне он сказал то же самое.
– А еще, Глеб, мне сделали снимок.
– Ты видела его?
– Нет, доктор не показал мне снимок. Но зато сказал, что у мальчика большие щеки.
– Как это большие щеки, если сам он маленький? – с недоверием спросил Глеб.
– Так сказал доктор.
– Путаница какая-то.
– Я ему верю.
– Ну и хорошо, – сказал Глеб, – большие щеки – это прекрасно. Мне нравятся дети с большими щеками, они похожи на бурундуков.
Ирина заулыбалась.
– Знаешь, дорогой, о чем я все время думаю?
– О чем же?
– Как мы его назовем?
Глеб уже давно придумал имя будущего сына. Но он хотел, чтобы первой назвала имя Ирина. А она, наоборот, ждала, что скажет муж. Глеб улыбался и молчал.
– Давай назовем его Глебом. Мне так нравится это имя! Ты не против?
– Хорошо, – кивнул Глеб, – мне тоже нравится мое имя. А тебе не будет сложно? Ты не станешь путаться?
– А у нас будут Глеб Большой и Глеб Маленький.
– Ладно, Ирина, ты придумала здорово! Ты, как всегда, молодец.
– Все сложится хорошо, – сказала женщина, – я в этом совершенно уверена, хотя и ужасно волнуюсь.
Ирина привстала и поцеловала Глеба, отразившись, как в двух маленьких зеркалах, в его глазах.
На следующий день ровно в десять утра Марина Сорокина покинула отель.
Тот, кто мог видеть Марину вчера, сегодня ни за что не узнал бы ее. Марина изменила внешность с мастерством гениальной актрисы. Новый наряд, новый макияж, новая прическа – это была совершенно другая женщина.
На улице, почти у самого входа в отель, она остановила такси.
– Куда вам, синьора? – осведомился пожилой таксист-итальянец с большой, на полголовы, лысиной и черными усами на полном добродушном лице.
Марина назвала адрес. Водитель пожал плечами и громко и быстро затараторил, что он такого ресторана не знает, хотя уже двадцать лет работает таксистом. Тогда Марина объяснила, в районе какой площади находится этот маленький ресторан.
– А, площадь Трех Святых? Так бы, синьора, сразу и сказали, – таксист взглянул на Марину уже более приветливо. – Через полчаса будем на месте.
Только сейчас он сообразил, что женщина, севшая на заднее сиденье его автомобиля, плохо понимает по-итальянски. Он постучал правой ладонью по циферблату своих часов, которые поблескивали на волосатом запястье, и показал на пальцах, сколько времени ему понадобится, чтобы добраться до площади Трех Святых.
Марина объяснила ему по-английски, что она не очень спешит, что в принципе она не против, если таксист ее немного повозит по Риму. Таксист, привыкший за долгие годы работы к общению с разномастными туристами, жестикулируя с чисто национальным темпераментом, на смеси итальянского, английского, немецкого и французского принялся уточнять, какие же именно достопримечательности хотела бы увидеть синьора.
Не мудрствуя лукаво, Марина назвала хрестоматийное: