У Энджела даже дыхание перехватило.
– Я запрещаю тебе говорить ему, что я здесь.
– Ох, Энджел...
Она так сумела произнести его имя, что оно прозвучало как проклятие.
Мадлен, с трудом передвигая словно одеревеневшие ноги, подошла к своему столу. Села за него, выпрямилась, затем медленно оперлась локтями о столешницу и закрыла глаза. Ей потребовалась вся сила воли, чтобы выглядеть спокойной и невозмутимой. Самоконтролю она научилась, еще когда была девочкой и носила косички: уже тогда она закаляла силу воли, училась сдерживать свои эмоции и контролировать поступки. В большом доме, где она провела свое детство, сдержанность и послушание считались едва ли не самыми важными качествами.
«Да, папа... Разумеется, папа... Конечно, я смогу...»
Ей хорошо удавалось разыгрывать такие спектакли. Другое дело, что ей приходилось скрывать: мучительная сухость во рту, жуткое биение сердца, сжатые в кулаки вспотевшие руки. После каждого такого напряжения воли Мадлен чувствовала себя совершенно разбитой.
Она почему-то ждала, что за эти годы Энджел больше изменится. Сделавшись известным всему миру, богатым, преуспевающим актером, он, по логике вещей, должен бы иметь кучу друзей и подруг. Но никто не присылал ему цветов, не оставлял визитных карточек, никто не звонил ему. Никакая женщина не сидела у его постели, никакие друзья не ждали у его двери возможности войти. Теперь, когда его жизнь внезапно пошла под откос, он оказался в одиночестве.
Она спрашивала себя: что же сейчас у него осталось?.. От чего он раньше получал удовольствие? От наркотиков, секса, от случайной стычки в каком-нибудь кабаке, от мысли, что его выдвинули на «Оскара»? Она подумала, что, может быть, все те фотографии Энджела, которые ей доводилось видеть, лгали: что его улыбки были предназначены лишь фотокамерам?
Тогда, давно, ей казалось, что она понимает Энджела, может, она и вправду когда-то понимала его. Внешне он казался заносчивым и темпераментным, однако в душе он был таким же, как и она сама, – застенчивым и ранимым. Она всегда знала, что там, глубоко внутри, у него кровоточила незаживающая рана. Кому как не ей знать об этом: Мадлен сама носила в себе такую же. Эта рана появилась из-за одиночества, из-за того, что родной отец презирал ее.
Долгие годы Мадлен училась скрывать от посторонних свою боль, хотя у нее всегда было чувство, будто она прячет эту боль за стеклом: от этого Мадлен казалась сама себе очень хрупким созданием. Но на худой конец, стекло – тоже защита.
Как знать, что приходилось выносить Энджелу?
Стоявший на столе телефон резко затрещал, нарушив ход ее мыслей.
Подняв трубку, она услышала голос Хильды:
– Это Том, Мадлен! Он умирает!
– О нет... – Мадлен вскочила из-за стола и бросилась к двери. В коридоре раздавались громкие сигналы тревоги, передаваемые по пейджинговой связи.
Она вбежала в палату. Медсестры и врачи – в белой и в голубой униформе – суетились возле постели больного, кричали друг на друга. Хильда склонилась над Томом, делая массаж сердца. При появлении Мадлен она быстро взглянула на нее. В глазах был испуг.
– Сердце остановилось.
– Каталку сюда, быстро! – приказала Мадлен, продираясь через толпу к кровати Тома. Тотчас появилась больничная каталка. – Интубацию!!! – раздался следующий приказ.
– Лидокаин ввели, – сообщила медсестра. Мадлен бросила взгляд на монитор.
– Черт... – прошептала она сквозь стиснутые зубы – Черт побери!
Монитор молчал.
– Дефибриллятор!
Кто-то протянул ей пластины дефибриллятора и встал рядом, готовясь помочь. Хильда рывком распахнула ворот пижамы Тома, Мадлен приложила дефибриллятор к отчетливому красному шраму на груди пациента.
– Разряд!
Электричество прошло через тело Тома, его спина выгнулась дугой, затем вновь опала. Все взгляды устремились на монитор. По экрану шла прямая линия.
– Еще разряд! – скомандовала Мадлен.
Тело Тома опять дернулось, выгнутое сильнейшей судорогой. Мадлен затаила дыхание, глядя на черный экран прибора. «Блип... блип... блип...» – откликнулся монитор. Розовый зигзаг тотчас же возник на экране.
– Есть пульс! Кровяное давление восемьдесят на пятьдесят и продолжает расти...
Мадлен облегченно вздохнула.
– Да, бывает и такое в нашей работе... – устало произнесла Хильда, присоединяя трубку капельницы к руке пациента.
Мадлен не ответила. Один за другим сестры и врачи начали покидать палату, тихо переговариваясь друг с другом. Опасность миновала, жизнь больницы возвращалась в свое обычное русло.
В палате осталась одна лишь Хильда. Она положила руку на плечо Мадлен.
– До этого момента у него все было абсолютно в норме. Медикаменты переносил хорошо. Получили результаты биопсии. Отрицательные.
Мадлен кивнула в ответ. Она попыталась даже улыбнуться, однако это ей не удалось.
– Спасибо, Хильда. Я еще немного побуду с ним. Хильда вышла из палаты, плотно прикрыв за собой дверь. Мадлен склонилась над Томом и прошептала ему на ухо:
– Не сдавайся, борись. Делай все возможное. У тебя все должно быть хорошо.
Не все медики согласились бы с ней, но Мадлен не сомневалась, что для скорейшего выздоровления бодрость духа и хорошее настроение пациента имели очень большое значение. Во всяком случае, она очень верила в это. Том открыл глаза.
– Привет, док, – скрипучим голосом произнес он. – Такое чувство, будто у меня по груди проехал грузовик.
Она улыбнулась ему в ответ.
– Мы примерно наказали водителя этого грузовика.
– Ох уж эти женщины... Все одинаковы! Им бы только наказывать мужчин.
Она тихонько рассмеялась.
– Давненько я не слышала подобных разговоров. А вы, Том, ворчун не по возрасту...
– Поверьте мне на слово... – он закашлялся, схватился за грудь. Поверьте, бывает так, что даже гордишься тем, что становишься старше. – Он коснулся ее руки так осторожно, что Мадлен даже не сразу заметила это. – Побудьте со мной немножко...
Она увидела страх в его взгляде: чувство, которое он обычно старался спрятать под наигранным весельем; Том постоянно шутил и смеялся.
– Скоро придет Сюзен?
– Очень скоро. После работы. Осталось совсем недолго ждать.
Но Мадлен не могла так просто уйти, оставить Тома одного. Она подняла трубку телефона, набрала телефон Фрэнсиса. Домработница сразу позвала его.
– Привет, Фрэнсис, – произнесла она своим обычным мягким тоном. – Скажи, ты не мог бы заехать за Линой после уроков?