– Отпустите своего водителя, – предложил генерал. – Поедете со мной. Кстати, вы можете отпустить и ваших помощников. Зачем вы их позвали?
– Вы их увидели, а мне ничего не сказали, – покачал головой Дронго. – Я думал, вы не обратили на них внимание.
– Я все-таки работал в ФСБ, – напомнил Потапов. – И, между прочим, звание генерала получил в этом ведомстве.
– Но теперь вы его не очень любите, – заметил Дронго. – Я хотел, чтобы они мне помогли.
– Не нужно, – попросил генерал. – Одно дело, когда вы ведете расследование в одиночку как мой старый знакомый и частный эксперт. И совсем другое, когда действует группа людей, которых мы не имели права посвящать в подробности дела. Тогда неприятности мне будут гарантированы, независимо от исхода вашего расследования.
– Понятно, – вздохнул Дронго. – Хорошо, я отпущу своих людей. Подождите меня здесь.
Подойдя к машине, где сидели Кружков и Вейдеманис, он сказал:
– Вы мне сегодня не понадобитесь. У нашего генерала небольшие неприятности. И он просит, чтобы сегодня у меня не было помощников.
– Что произошло? – поинтересовался Эдгар.
– Они нашли пленку, которая зафиксировала, как соседи Глушкова проходят мимо его дома. И пленку до понедельника они не хотят отдавать. Выигрывают для меня время. Генерал поставил условие: если я буду действовать один…
– Как частный эксперт, – понял Вейдеманис.
– Вот именно. Ждите моего звонка. Может, мне действительно удастся что-нибудь узнать в оставшиеся два дня.
– Удачи, – пожелал Эдгар.
Дронго вернулся к автомобилю Потапова.
– Поехали, – сказал он, – мне нужно встретиться с руководством института, где работал Глушков. Сколько у него было заместителей?
– Двое. Савицкий и Туманян. Хотя формально руководителем считался Савицкий. Туманян отвечал за хозяйственную деятельность.
– Ясно. Я думаю, они будут в институте. Но там вполне могут оказаться и ваши бывшие коллеги…
– Вот именно, – мрачно подтвердил Потапов. – Мне иногда кажется, что вы сознательно нарываетесь на неприятности. Пока они не знают о нашей пленке, давайте вернемся и постараемся поговорить с каждым из тех, кто был рядом с домом Глушкова в тот вечер. Вместо этой поездки в институт. Что вы там узнаете? Новые экономические теории? Или как они расходовали свои деньги? Не вижу смысла в этой поездке. Мы только вызовем раздражение у Земскова и его сотрудников. Вы же понимаете, ему сразу доложат о вашем визите.
– Не сомневаюсь. Но мне кажется, что вы сами должны настаивать на моей поездке в институт…
– Почему? – нахмурился Потапов.
– Во-первых, это отвлечет внимание Земскова от дачи и переключит его на другой объект. Во-вторых, у нас появится дополнительное время. И, наконец, самое важное. Нельзя расследовать убийство такого известного человека, каким был Глушков, ни разу не побывав там, где он работал. Это невозможно. Хотя бы потому, что мне нужно знать, какое у него было настроение в день перед смертью, какие проблемы его волновали, с кем он беседовал.
– Его кабинет уже наверняка опечатали сотрудники прокуратуры, – напомнил Потапов, – поэтому при всем желании мы не сможем туда войти. Я не буду срывать пломбу прокуратуры, вы это прекрасно понимаете.
– Этого не понадобится, – успокоил собеседника Дронго. – Мне нужно поговорить лишь с его заместителями. Заодно постараюсь разговорить и его секретаря. Обычно личные секретари знают о своих начальниках гораздо больше, чем собственные жены. Или вы так не считаете?
– Делайте, как хотите, – согласился генерал. – В конце концов, я вам обрисовал ситуацию. И если мы ошибемся, меня не просто уволят. Меня разжалуют, наказав за пленку, которую я скрывал два дня. И никто за меня не заступится. Такие вещи не прощают.
– У вас еще есть время изменить ситуацию, – заметил Дронго. – Давайте развернем машину и поедем назад, к вам. Вы отвезете свою пленку Земскову, а меня оставите дома. И на этом закончим наше расследование. Такой вариант вам больше нравится?
– Какая разница? – пожал плечами Потапов. – В этом случае меня уволят уже в понедельник, сразу после похорон. Нам трудно будет объяснить президенту, как убийца попал на территорию охраняемого объекта. Так и произойдет, если мы не найдем настоящего убийцу. У меня нет выхода, Дронго. Вы – мой единственный шанс. Только это не дает вам права безумствовать и делать все, что заблагорассудится.
– Какого же вы обо мне плохого мнения, – покачал головой Дронго. – Можно сказать, что я – ваш будущий благодетель, а вы говорите про меня такие гадости.
– Я не настроен шутить, – заметил генерал. – Иногда мне кажется, что в ваших расследованиях есть элемент мистики, ирреальности. Вы сами не понимаете, каким талантом обладаете. Очевидно, бог раздает таланты не самым серьезным людям. Моцарт, Пушкин, Дали… Если я буду продолжать, список получится длинным…
– Прекрасный список, – усмехнулся Дронго, – вы сейчас напоминаете мне Сальери. «Ты, Моцарт, недостоин сам себя». Только я с вами не согласен. Меня нельзя зачислять в этот ряд. Названные вами люди были гениальны, поэтому относились к жизни иронично. Они живут в других измерениях, Леонид Александрович. Им не нужно ничего доказывать, им неведомо чувство зависти, мести, они не думают о карьере. Есть прекрасное определение двух типов людей – гения и просто талантливого человека. Талантливый человек попадает в цель, в которую никто другой попасть не может. А гений попадает в цель, которую никто, кроме него, не видит. Поэтому успокойтесь. Я всего лишь хороший ремесленник. Аналитик, которого жизнь заставила применять свои познания, чтобы выжить. Обычный частный эксперт. Не больше и не меньше.
– Если вы сумеете раскрыть убийство Глушкова до понедельника, я первый скажу, что вы гений, – пробормотал Потапов.
– Почему вы так уверены, что его убили? Может быть, это самоубийство?
– А где пистолет? Я обязан верить только фактам. И пока мне не покажут пистолет, из которого он застрелился, я не поверю. Кроме того, самоубийцы обычно стреляют себе в голову или в рот, но никак не в сердце. Можно промахнуться.
– Вы еще посмотрите его завещание, – возразил Дронго. – Есть ученые, которые завещали свои головы, включая собственные мозги, научным учреждениям. Так поступил, например, великий Эйнштейн. Может, Глушков завещал свой мозг какому-нибудь институту и поэтому решил выстрелить в сердце, чтобы не повредить голову.
– Вы серьезно говорите или опять шутите?
– Конечно, шучу. Мнение о погибшем у меня уже начинает складываться. И я не уверен, что такой сильный человек мог застрелиться, не оставив записки.