Только тьма и молчанье вокруг.
Долго взоры вперял я во мраке густом,
Полный страхом, сомненьем, и грезил о том,
Что незримо и страшно для смертного взора,
Но в молчаньи один только слышался звук -
Только вторило эхо мой шепот: "Ленора!"
И безмолвно все было вокруг.
Весь волненьем тревожным невольно объят,
Только в комнату я возвратился назад,
Слышу, стук повторился с удвоенной силой.
Что бояться? не лучше ль исследовать звук?
Это в раму стучит, верно, ветер унылый…
Все спокойно и тихо вокруг.
Я окно отворил; вот, среди тишины,
Статный ворон, свидетель святой старины,
С трепетанием крыльев ворвался и гордо
Прямо к бюсту Паллады направился вдруг
И, усевшись на нем с видом знатного лорда,
Осмотрелся безмолвно вокруг.
Гордой поступью, важностью строгих очей
Рассмешил меня ворон и в грусти моей.
"Старый ворон! уже без хохла ты… однако,
Путник ночи, тебя не смирили года…
Как зовут тебя в царстве Плутонова мрака?
Ворон громко вскричал: "Никогда".
С изумленьем услышал я птицы ответ,
Хоть ума в нем и не было сильных примет,
Но ведь все согласятся с моими словами,
Что за дивное диво сочтешь без труда,
Если птицу на бюсте найдешь над дверями,
С странной кличкой такой: "Никогда"…
Но не вымолвил ворон ни слова потом,
Весь свой ум будто вылив в том слове одном.
Неподвижен он был, и промолвил в тиши я:
Завтра утром ты бросишь меня без следа,
Как другие друзья, как надежды былые!…
Ворон снова вскричал: "Никогда".
Как ответ мне, тот крик прозвучал в тишине;
Это все, что он знает, подумалось мне, -
Верно, перенял он у гонимого силой
Злой судьбы, чьих надежд закатилась звезда,
Панихиду по грезам – припев тот унылый:
"Никогда, никогда, никогда!"
Вопреки неотвязчивым думам моим,
Все смешил меня ворон; усевшись пред ним
В бархат мягкого кресла, я впал в размышленье:
Ворон, вещий когда-то в былые года,
Ворон вещий и мрачный, какое значенье
Скрыто в крике твоем: "Никогда"?
Так безмолвно я в думах моих утопал,
Птицы огненный взгляд в сердце мне проникал,
В мягком кресле прилег я спокойно и ловко,
А на бархат свет лампы чуть падал, о да!
Этот бархат лиловый своею головкой
Не нажмет уж она никогда!
Вдруг отрадно мне стало, как будто святым
Фимиамом незримый пахнул серафим…
О несчастный! я молвил, то мне провиденье
Шлет отраду в приют одинокий сюда!
О Леноре утраченной даст мне забвенье!…
Ворон снова вскричал: "Никогда!"
О пророк, злой вещун, птица ль, демон ли ты,
Ада ль мрачный посол, иль во мгле темноты
Пригнан бурей ты с берега грозного моря,
О, скажи, дальний гость, залетевший сюда:
Отыщу ль я бальзам от сердечного горя?
И вещун прокричал: "Никогда!"
Птица ль, демон ли ты, все ж пророк, вестник злой,
Молви мне: в царстве Бога, что чтим мы с тобой,
В отдаленном раю, сбросив бремя печали,
Не сольюсь ли я с милой, воспрянув туда,
С чудной девой, что в небе Ленорой назвали?
Птица вскрикнула вновь: "Никогда!"
Птица ль, демон ли ада – воскликнул я – прочь!
Возвратись же опять в мрак и в бурную ночь!…
Не оставь здесь пера в память лжи безотрадной,
Одинокий приют мой покинь навсегда,
Вынь из сердца разбитого клюв кровожадный!
Ворон крикнул опять: "Никогда!"
И над дверью моей неподвижно с тех пор
Блещет ворона черного демонский взор,
В бледных лампы лучах силуэт его темный
Предо мной на полу распростерт навсегда,
И из круга той тени дрожащей огромной
Не воспрянет мой дух никогда!
Перевод Л. Пальмина, 1878
Л.Е.Оболенский 1879 Если вам исвестен перевод которого здесь нет, пожалуйста, пришлите или оставте ссылку где его можно найти.
И.Кондратьев 1880
И.Кондратьев 1880 Если вам исвестен перевод которого здесь нет, пожалуйста, пришлите или оставте ссылку где его можно найти.
Перевод прозой неизвестного автора – в кн.: Повести, рассказы, критические этюды и мысли. М., 1885. Возможно, этот анонимный переводчик – И. Городецкий (см.: Либман В. А. Американская литература в русских переводах и критике. Библиография 1778-1975. М., Наука, 1977, с. 195)
ВОРОН
Раз, когда я в глухую полночь, бледный и утомленный, размышлял
над грудой драгоценных, хотя уже позабытых ученых фолиантов, когда я
в полусне ломал над ними себе голову, вдруг послышался легкий стук,
как будто кто-то тихонько стукнул в дверь моей комнаты. "Это
какой-нибудь прохожий, – пробормотал я про себя, – стучит ко мне в
комнату, – прохожий, и больше ничего". Ах, я отлично помню. На дворе
стоял тогда студеный декабрь. Догоравший в камине уголь обливал пол
светом, в котором видна была его агония. Я страстно ожидал
наступления утра; напрасно силился я утопить в своих книгах печаль по
моей безвозвратно погибшей Леноре, по драгоценной и лучезарной
Леноре, имя которой известно ангелам и которую здесь не назовут
больше никогда.
И шорох шелковых пурпуровых завес, полный печали и грез,