Этот друг, что с ним был, убаюкивая и тихонько его оставлял — кто он был? — Не она, что любила напевность и любила делать добро, и любила помогать, помогла, но не до конца, ушла? — Ушла, как все ушли — исчезла из жизни своенравного, причудливого и огорченного, — как листок, — что сияет такой нежной и свежей весной, — совсем, естественно просто, отпадает от ветки с наступлением осени.
«Но в страшный миг, о, милый друг, я не приду к тебе».
Три ярких события из последних двух лет Эдгара По необходимо еще отметить, хотя беглым указанием. Возникновение «Эврики»; страстное увлечение, страстная любовь к поэтессе Елене Уитман; и воздушная, идеальная любовь-дружба, влюбленная дружба с самой очаровательной после Виргинии и наиболее искренно его любившей, но бывшей чужою женой, трогательной «Анни».
Несмотря на все потрясения, творческая энергия такого кипучего ума, как вулканический ум Эдгара По, не могла не накопляться и не проявляться. Он всю жизнь лелеял план основать свой собственный журнал, где Эдгар По мог бы целиком и сполна быть Эдгаром По. Эта мысль много раз как бы приближалась к воплощению, и каждый раз блуждающий огонек обманывал. Этот огонек заманил его окончательно в свет последних событий, внутренно как бы и не связанных причинно, а внешне все же кончившихся его смертью. Но прежде чем он отправился в последнее свое странствие для осуществления литературных планов, он успел написать философскую космогоническую поэму «Эврика», которая безмерно удалена от вопросов текущего дня. Он думал, что здесь он действительно нашел Архимедов рычаг, и был так уверен в подавляющем успехе книги, что убеждал издателя, сумевшего заинтересоваться такою отвлеченностью, напечатать 50000 экземпляров. Издатель устранил два нуля и напечатал 500 экземпляров. Деловому человеку вряд ли пришлось раскаиваться.
Страница любви между Эдгаром По и Еленой Уитман, быстро возникшей и быстро порвавшейся, вряд ли может быть рассказана без примешивания слов о личном к тому отношении рассказывающего, но говорить вопросительно или судительно, о том, почему и как это могло случиться, что двое, искренно друг друга любивших, не соединились, — не значило ли бы это неуместно врываться в чужое Святая Святых и пытаться докончить картину, которую не кончил художник. Эдгар По, то была душа огненная, стремительная, быстрая, непреклонная — кому поспеть за ним — для него, как для ребенка, или как для верховного царя — «Все, что я хочу, я хочу сейчас». Как жаль! Как жаль! Нельзя горячими, хоть любящими, перстами раскрыть сегодня ту цветочную чашу, которая раскроется — раскрылась бы — раскроется — завтра-послезавтра. Испанская поговорка гласит: «Manana sera otro dia», «Завтра будет другой день». Одно чувство не умеет торопиться, другое чувство не умеет ждать. При полной правде двух таких свойств двух разных сердец, если основана может быть мелодия между двумя этими сердцами, то лишь на дисгармонии.
Елена Уитман написала том красивых стихов. Многие ее строки и строфы указывают на чрезвычайно близкое сродство с душой Эдгара По, но не предвещательно ли было в ее жизни то, что она родилась в один и тот же день, как и Эдгар По, 19-го января — на шесть лет раньше. Шесть лет ей нужно было ждать, чтобы две таинственно связанные жизни начали осуществляться на одной и той же планете. Полюбив Эдгара По, она не сумела или не смогла соединиться с ним, но любила его как призрак до конца дней, а умерла она в глубокой старости в 1878 году, и никто иной, а именно она, заступилась за него, мертвого, когда умственная чернь сплела вкруг красивого умершего свои беззастенчивые низкие лжи. Ее небольшая, но красивая и выразительная книжка «Эдгар По и его критики» послужила началом обратного в сторону справедливости течения в умах современников по отношению к Эдгару По. Но мне нужен один час, один день счастья с любимой, а не полстолетия памяти обо мне. И разве одну любящую улыбку можно променять на пышный мавзолей, пусть даже на египетски красивую гробницу! И в лице Елены Уитман то же противоречие: у нее красивые влекущие духовные глаза и жадный чувственный рот. Такие лица бывают у тех, кто любит зажигать любовь и тотчас же, испуганный ею, убегает. Эти губы алчут любви, но не насыщаются любовью. И в самой манере одеваться у нее было то же противоречие: она любила шелк, кружевные шарфы, полувоздушные ткани, через которые нежно сквозит красивое тело, но она любила в тоже время носить вкруг шеи черную бархатную ленту, к которой, как медальон, каким-то другом подаренный, был приколот маленький гроб, изваянный из темноцветного дерева.
На последнее свое письмо к ней Эдгар По не получил никакого ответа. Она говорит, что она не смела ответить. А на зов сирены, возникший после разрыва, как напечатанное ее стихотворение «Наш Остров Снов», поэт с морскою душой не ответил ничего. И верно он хранил крепко в своем сердце ее образ, но до самой смерти он не упоминал ее имени.
Совершенно другое существо Анни. К ней прильнула та кроткая сторона души Эдгара По, та детская его нежность, которая больше или меньше существует в каждом поэте, а в Эдгаре По достигала верховности. Быть может, они могли бы быть так счастливы друг с другом, как только это возможно. Но слова чужая жена, чужой муж, которые мы произносим легко и презрительно, для англичанина или американца имеют совсем другую убедительность, не только наклоняя в ту или другую сторону их внешнее поведение, но и столько же владея их сердцами, как известная степень тепла и холода владеет землей — и позволяет в одном случае расцвести горячим гвоздикам, а в другом лишь подснежникам и незабудкам. Анни была незабудка, подснежник, фиалка. Он называл ее троицын цвет. Он знал, что у нее происходит в сердце. Он не написал ей ни одного страстного зазывающего песнопения. Он написал ей тот странный, неожиданный гимн «К Анни», где он любит и смеет любить, но где он живой для себя, для других — мертвец.
Созревают высокие колосья. Из зеленых становятся желтыми. Нива шумит по-особенному. Золотится, шуршит, переливается. Встречается колос с колосом. Нужно их срезать. Час.
Последние дни пришли к Эдгару По. И конец сочетался с началом. Он провел свои последние, солнечные, счастливые дни в городе своего детства — Ричмонде.
«На Юг, на Юг!» Этот зов, не только звучавший в письме друга, но и в сердце того, к кому направлен был зов, осуществился. В городе своего детства, озаренном лучами южного солнца, Эдгар По снова проходил по улицам, знакомым с детства, по тропинкам, знакомым с детства, среди людей, которых он знал, когда был ребенком, маленьким принцем, и когда был влюбленным семнадцатилетним юношей. Он был на Юге, гостеприимном, радушном, который он любил, как любил его тот Праотец английских менестрелей — Чосер, становившийся на колени перед первой весенней маргариткой, ибо он полагал, что маргаритка есть королева цветов, и воскликнувший, во влюбленной жажде улыбки и счастья, свое певучее «Южанин я!»
Краткое лето в осени, пышное лето прощальных свиданий. В английской речи есть выражение для подобных расцветов. Их называют индийским летом.
Эдгар По встретил старых друзей, нашел новых, читал им своего «Ворона», говорил свои бессмертные слова о Красоте и Поэзии, встретил свою, мало ему ведомую сестру Розали, которая гордилась своим братом, но сама, наделенная от природы полуспящим умом, еле-еле умела писать. Он встретил и влюбленность своих юных дней, мисс Ройстер, что давно уже стала и много лет была мистрис Шельтон, а теперь была вдова, — и повинуясь своему капризному сердцу, он пришел к ней с возгласом: «Эльмира, вы ли это? Oh! Elmira is it you?» По-русски нужно было бы сказать: «Эльмира, это ты? Вот я — и вновь с тобой». Она спешила в церковь, когда он к ней пришел — и не могла же пропустить посещения церкви. Все же они свиделись, снова и снова. И опять она стала его невестой. И была бы, верно, его женой, если бы, почти накануне свадьбы, Судьба не позвала его в более далекий путь.