Эдгар Аллан По. Стихотворения | Страница: 28

  • Georgia
  • Verdana
  • Tahoma
  • Symbol
  • Arial
16
px

Там путник, ужаснувшись, встречает пред собою

Закутанные в саван видения теней,

Встающие внезапно воздушною толпою,

Воспоминанья бывших невозвратимых Дней.

Все в белое одеты, они проходят мимо,

И вздрогнут и, вздохнувши, спешат к седым лесам,

Виденья отошедших, что стали тенью дыма,

И преданы, с рыданьем, Земле — и Небесам.


Для сердца, чьи страданья — столикая громада,

Для духа, что печалью и мглою окружен,

Здесь тихая обитель, — услада, — Эльдорадо, —

Лишь здесь изнеможденный с собою примирен.

Но путник, проходящий по этим дивным странам,

Не может — и не смеет открыто видеть их,

Их таинства навеки окутаны туманом,

Они полусокрыты от слабых глаз людских.

Так хочет их Властитель, навеки возбранивший

Приоткрывать ресницы и поднимать чело,

И каждый дух печальный, в пределы их вступивший,

Их может только видеть сквозь дымное стекло.


Дорогой темной, нелюдимой,

Лишь злыми духами хранимой,

Где некий черный трон стоит,

Где некий Идол, Ночь царит,

Из крайних мест, в недавний миг,

Я дома своего достиг.

ВОРОН

Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,

Над старинными томами я склонялся в полусне,

Грезам странным отдавался, вдруг неясный звук раздался,

Будто кто-то постучался — постучался в дверь ко мне.

«Это верно», прошептал я, «гость в полночной тишине,

Гость стучится в дверь ко мне».


Ясно помню… Ожиданья… Поздней осени рыданья…

И в камине очертанья тускло тлеющих углей…

О, как жаждал я рассвета! Как я тщетно ждал ответа

На страданье, без привета, на вопрос о ней, о ней,

О Леноре, что блистала ярче всех земных огней,

О светиле прежних дней.


И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,

Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.

Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:

«Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,

Поздний гость приюта просит в полуночной тишине, —

Гость стучится в дверь ко мне».


Подавив свои сомненья, победивши опасенья,

Я сказал: «Не осудите замедленья моего!

Этой полночью ненастной я вздремнул, и стук неясный

Слишком тих был, стук неясный, — и не слышал я его,

Я не слышал» — тут раскрыл я дверь жилища моего; —

Тьма, и больше ничего.


Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,

Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;

Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,

Лишь — «Ленора!» — прозвучало имя солнца моего, —

Это я шепнул, и эхо повторило вновь его,

Эхо, больше ничего.


Вновь я в комнату вернулся — обернулся — содрогнулся, —

Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.

«Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,

Там за ставнями забилось у окошка моего,

Это ветер, усмирю я трепет сердца моего, —

Ветер, больше ничего».


Я толкнул окно с решеткой, — тотчас важною походкой

Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,

Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво,

И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей,

Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,

Он взлетел — и сел над ней.


От печали я очнулся и невольно усмехнулся,

Видя важность этой птицы, жившей долгие года.

«Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно», —

Я промолвил, — «но скажи мне: в царстве тьмы, где

Ночь всегда,

Как ты звался, гордый Ворон, там, где Ночь царит всегда?»

Молвил Ворон: «Никогда».


Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало,

Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.

Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,

Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь когда —

Сел над дверью — говорящий без запинки, без труда —

Ворон с кличкой: «Никогда».


И, взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,

Точно всю он душу вылил в этом слове «Никогда»,

И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он,

Я шепнул: «Друзья сокрылись вот уж многие года,

Завтра он меня покинет, как Надежды, навсегда».

Ворон молвил: «Никогда».


Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной,

«Верно, был он», я подумал, «у того, чья жизнь — Беда,

У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье

Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда

В песне вылилось — о счастье, что, погибнув навсегда,

Вновь не вспыхнет никогда».


Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,

Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,

И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной

Отдался душой мятежной: «Это — Ворон, Ворон, да.

Но о чем твердит зловещий этим черным «Никогда»,

Страшным криком «Никогда».


Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,

Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,

И с печалью запоздалой, головой своей усталой,

Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:

Я один, на бархат алый та, кого любил всегда,

Не прильнет уж никогда.


Но, постой, вокруг темнеет, и как будто кто-то веет,

То с кадильницей небесной Серафим пришел сюда?

В миг неясный упоенья я вскричал: «Прости, мученье!

Это Бог послал забвенье о Леноре навсегда,

Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!»

Каркнул Ворон: «Никогда».


И вскричал я в скорби страстной: «Птица ты, иль дух

ужасный,

Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, —

Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,

В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!

О, скажи, найду ль забвенье, я молю, скажи, когда?»

Каркнул Ворон: «Никогда».


«Ты пророк», вскричал я, «вещий! Птица ты иль дух

зловещий,

Этим Небом, что над нами — Богом, скрытым навсегда —

Заклинаю, умоляя, мне сказать, — в пределах Рая