Я уже точно знал, что возьму ее, но продолжал разговор, просто потому что разговор с девочкой доставлял мне редкое по тем временам целомудренное удовольствие. Времена были голодные. Девушки, даже и приличные, рядились тогда проститутками и вели себя как проститутки. По телевизору, по радио и даже из торговых киосков бесконечно звучала песня «Американ бой, уеду с тобой», а у меня в кабинете, нервно комкая в руках платочек, сидело этакое вот чудо. Выпускница филологического факультета… Весьма приличный, хоть и немного школьный английский… Французский значительно лучше моего… Латынь, по крайней мере на уровне поговорок и vivamus mea Lesbi… Итальянский, которого я не знал тогда вовсе…
А еще девушка была хоть и неухоженная, но нешуточная красавица. А еще манеры… Когда я предложил ей чаю, она размешала сахар и, прежде чем пить, положила ложечку рядом с чашкой на блюдце. Никто так не делал в России начала девяностых годов. Потом она попросила воды, видимо, чтобы унять волнение. И она пила воду, не оставляя на стакане следов помады. И я подумал: черт побери, где ты еще найдешь молодую женщину, не оставляющую на бокале тошнотворно-красных отпечатков?
Я задал какой-то вопрос, содержавший ключевое слово «моторное движение». И она дала какой-то ответ, содержавший ключевое слово «Прокофьев». Я произнес фразу со словом «Бах», и в ответной ее фразе прозвучало слово «Гульд». Я упомянул «стихи из романа», и она в ответ упомянула фамилию Пастернак. Это было счастье узнавания для меня. Бог знает, сколько времени еще я бы длил эту очаровательную болтовню, но в какой-то момент девушка сделала пару глотков воды, поставила стакан на столик, стакан тревожно звякнул, и я подумал: господи, она же чуть ли не до обморока волнуется, она же пришла искать работу, ей же для чего-то нужна эта должность и эта зарплата, номинируемая в почти непостижимых по тем временам долларах. И я сказал:
– Ну, хорошо! Вы мне очень нравитесь. Сколько бы вы хотели зарабатывать?
Она ждала этого классического вопроса, неизбежно задаваемого всяким нанимателем. Кто-то, видимо, подготовил ее. Она знала, что сумму надо назвать не слишком маленькую, но и не слишком большую. Возможно, кто-то даже сказал ей, что я готов платить секретарше триста пятьдесят долларов в месяц. Но по тем временам сумма эта казалась девушке головокружительной. Бедняжка просто не смогла произнести такую цифру. Она сказала:
– Ну, я не знаю… Я рассчитывала… Может быть… Долларов на двести…
Я засмеялся:
– Ну, не-ет! Так не пойдет! – какое-то мгновение я наслаждался ужасом в ее глазах, что запросила слишком много и теперь не получит должности, а потом продолжал. – У меня в штатном расписании зарплата секретаря-референта предполагается триста пятьдесят…
– Триста пятьдесят долларов? – переспросила бедняжка.
– Да, их-то я и намерен платить вам ежемесячно. Пополам, пятого и двадцать пятого числа. Поздравляю вас. Вы приняты. Можете с завтрашнего дня приступать к работе.
Я откинулся в кресле и закурил. Минуту или две я любовался выражением ее лица. Огромные карие глаза увлажнились. Пухлые детские губы разъехались в счастливой улыбке. Она поднесла пальцы к вискам, словно стараясь уложить в голове, какая она теперь богачка. Триста пятьдесят долларов, притом что профессорская зарплата ее отца – двенадцать. В ее глазах я видел благодарность, восхищение, обещание щенячьей верности. Я наслаждался произведенным эффектом.
Полагаю, что именно тогдашних своих чувств она и не могла мне простить все эти годы. Я полагаю, что выброшен теперь на улицу именно за то, что тогда слишком очевидно позволил себе играть роль благодетеля.
Дело было незадолго до Нового года. Это был первый год, когда наш Издательский Дом заработал по-настоящему большие деньги. Равно и политическая наша газета, деловые наши еженедельники и глянцевые наши журналы буквально пухли от рекламы финансовых пирамид. Мы рекламировали в основном мошенников, но сами при этом были условно чисты, ибо за содержание рекламы ответственность несет рекламодатель. Тщеславие наше и самодовольство не были еще поколеблены тем фактом, что финансовые пирамиды имеют обыкновение рушиться. В политическом смысле мы были поразительно наивны, полагая, что вот сейчас на пустом месте сами собой построятся образцовая демократия и процветающий капитализм. Нищей, смрадной и злобной толпы в метро мы не замечали, потому что ездили уже на автомобилях по городу, который хоть и был мрачен, как крысиная нора, но зато был свободен от теперешних автомобильных пробок. Мы наслаждались богатством. Мы чувствовали себя хозяевами мира, и в качестве таковых мы на совете директоров единогласно постановили устроить сотрудникам корпоративную вечеринку, нимало не скупясь, в одном из лучших московских ресторанов, с неограниченным количеством лучшего в ту пору вина «Касильеро дель Дьябло» и лучшего в ту пору виски «Рэд Лэйбл». На пригласительных билетах мы заявили даже дресс-код: мужчины должны были явиться в пиджаках и галстуках, дамы – в вечерних платьях.
Боже ты мой! Видели бы вы эти пиджаки, эти галстуки и особенно эти вечерние платья! На нашей одной из первых в Москве корпоративных вечеринок ужасны были все. Бедные корректорши и верстальщицы были ужасны потому, что тщились выдать за вечерние наряды жалкий ширпотреб, добытый если не на вещевом рынке, то бог уж знает как. Жена генерального директора была ужасна потому, что, напялив вечернее платье от Пако Рабана и бриллианты от Тиффани, выглядела совершенной колхозницей, которая облачилась в доспехи амазонки и ровно в полночь должна превратиться в тыкву.
Допуская, что сужу предвзято, скажу все же, что прилично выглядели только моя жена и моя секретарша. Моя жена Наталья была еще тогда вполне стройна и хороша собой. Болезнь Альцгеймера, или что уж там происходит у нее в голове, тогда еще не заставляла ее рядиться в свадебные платья и белые парики. Из уважения к простым сотрудницам Издательского Дома Наталья выбрала самое скромное из своих вечерних платьев и на шею повесила простую жемчужную нитку. А моя секретарша… О вечернем наряде для моей секретарши позаботился я.
За пару недель до праздника, когда бедная девочка получила пригласительный билет и обнаружила в нем дресс-код – я заметил, – она нахмурилась. К тому времени она работала не больше месяца и получила только одну зарплату. Полагаю, часть денег отправила в Петербург бедствовавшим родителям, на часть денег сняла наконец в Москве приличную квартиру. Во всяком случае, она уж точно не располагала свободными средствами, чтобы покупать вечерние платья. Девочка нахмурилась… Еще мгновение, и она сказала бы, что никак не сможет прийти на корпоративную вечеринку, потому что обещала родителям провести Новый год в Петербурге или что-нибудь такое… Она нахмурилась, но я опередил ее отказ. Я соврал, будто один из наших рекламодателей, торгующих модной одеждой, денег за рекламу не переводит, но готов расплачиваться бартером. И будто бы мы решили направлять сотрудников в означенный модный магазин, где можно выбрать платье и туфли и считать то и другое новогодним подарком Издательского Дома.
– Это распространяется даже на тех, кто работает тут без году неделя? – засомневалась девушка.