Обезьяна бубнил что-то многозначительное про то, что, дескать, все мои родственники, друзья и знакомые умерли, и только я один, дескать, зажился как-то на этом свете. Он бубнил что-то, а я не слушал и испытывал острое чувство облегчения и острое счастье, как будто прорвался старый гнойник где-то у меня в груди. Я испытывал счастье от того, что самый счастливый день в моей жизни, про который я всю жизнь думал, будто он моя выдумка, оказался реальностью.
Меня только интересовало, где Обезьяна нашел эту старую фотографию. В каком таком сундуке он рылся у меня дома, что нашел фотографию, которую я, вероятно, увидал единожды в раннем детстве, неправильно интерпретировал, да и забыл. Мне было интересно, где он нашел это фото. И я стал прислушиваться к его патетической речи.
На водяном экране мелькали тем временем фотографии моих друзей, моих сослуживцев, моих старых партнеров по Издательскому Дому… И Обезьяна говорил:
– Ваш друг Зинченко умер от инсульта… Ваш друг Розенблюм тоже умер. Обширная тромбоэмболия. Все ваши уже там. И совершенно непонятно, Алексей, почему вы еще здесь. Все ваши уже там. И вы, наверное, еще не знаете, но…
Обезьяна сделал многозначительную паузу, а на водяном экране проступила фотография моей жены Натальи. Фотография, которую я сделал лет двадцать назад в Венеции. Наталья опиралась о перила моста Риальто, запрокидывала голову и смеялась. Фотография ожила, Наталья засмеялась, а голос Обезьяны откуда-то из цветника сказал:
– Вы, наверное, не знаете, но ваша жена умерла. Все ваши уже там.
Я бросился к экрану, как будто еще мог спасти Наталью. Но вместо Натальи на водяном экране появился вдруг Обезьяна и засмеялся:
– Ну, куда вы, куда вы бежите? Это же всего лишь вода и свет. Сейчас я выключу свет, перекрою воду и исчезну. И вы вчетвером останетесь тут взаперти придумывать способ, как бы попасть туда, где все ваши.
Вода в фонтане иссякла. Водяное облако шмякнулось на черную тумбу и растеклось невнятной лужицей. Фонари погасли. Обезьяна исчез. И мы остались в полной темноте.
Мне очень хотелось выпить. Первая мысль у меня была пойти в дом да и выпить граммов двести виски одним махом. Потом я подумал, что, кажется, знаю, где теперь Обезьяна. Я подумал, что он просто вернулся в Интернет, туда, откуда и пришел. Я подумал, что люди, подобные Обезьяне, самозарождаются в Интернете, как мыши в мешках с крупой. Поначалу из человеческих признаков у них есть только аватар и никнейм. Но они умеют говорить под прикрытием никнейма и от имени аватара. И они говорят. Они там у себя в Интернете говорят, не зная боли, не ведая сомнений и страха, не испытывая жалости. Чем безжалостнее их речи, тем быстрее растет число их читателей. Это новая форма материализации, если хотите: ежели у твоего блога триста тысяч посетителей ежедневно, то ты уже вроде как и человек. Люди, подобные Обезьяне, не очень заботятся даже о монетизации этой своей популярности: им не нужны деньги, они не хотят ничего продавать. Они едят эту свою интернетную популярность в чистом виде, как космонавты едят чистый белок из тюбиков и чистые витамины в таблетках. Когда они смеются, их смех состоит из двоеточия и скобочки —:) – вот так. Когда они грустят, их грусть состоит из двоеточия и скобочки, повернутой в другую сторону. Они не болеют. Они только застывают ненадолго, если завис сайт. Они не умирают. Они живут вечно. Я подумал, что они живут вечно в этом своем электронном аду, где-то на сервере, который компания Гугл спрятала на дне Атлантического океана.
Я так подумал, поднялся с земли, хлопнул по плечу Толика, подошел к Ласке и протянул ей руку, чтобы помочь встать.
– Пойдемте, – сказал я. – Чего на земле-то сидеть? Вам и нельзя.
И тут только у меня в памяти всплыла фотография смеющейся Натальи, украденная Обезьяной из моих архивов. О господи, подумал я, она же умерла, я же должен ехать.
Ласка взяла мою руку и стала подниматься неловко, как это делают беременные, переваливаясь через бедро. Я держал ее тоненькую руку и думал, что мне нельзя теперь пить. Надо ведь сесть за руль. Я думал, что вот отведу сейчас Ласку домой и уеду. Сколько дней назад умерла Наталья? Не меньше недели. Не меньше недели Обезьяна, никуда не отлучаясь, собирал тут в саду свою шайтан-машину. На похороны я уже, конечно, опоздал, но все равно я должен ехать. Контракт мой окончен, вторая половина гонорара (на секунду подумал я и про гонорар), черт с ней, со второй половиной гонорара. Я обратился к Банько и сказал:
– Вы откроете ворота? Мне надо ехать.
– Конечно-конечно, – отвечал Банько, он все еще сидел на земле и, кажется, не мог прийти в себя после Обезьяниного перформанса.
Ласка тем временем встала и вдруг прижалась ко мне, повисла у меня на плечах, уткнулась мне носом в плечо и замычала жалобно.
– Что? – спросил я. – Схваточка?
А Ласка сначала кивнула, а потом помотала головой:
– Он ушел. Он не вернется…
Я почувствовал, что рубашка у меня на плече стала влажной. Она плакала, она вытирала слезы о мою рубашку, и, кроме того, у нее все же была схватка.
Через пару минут мы пошли потихоньку в дом. Толик сразу отправился на кухню, сказав, что надо выпить чаю хоть напоследок. Банько пошел в караулку отключать охраняемый периметр, а я поднялся к себе в спальню, чтобы собрать вещи. Разговаривать ни про что не хотелось. Я побросал вещи в чемодан кое-как, чего обычно со мной не случается, и вскоре спустился с чемоданом вниз.
На пороге караулки стоял Банько. Вид у него был растерянный. Он сказал:
– Не открываются ворота.
– Как не открываются?! – я поставил на пол чемодан и бросился к пульту. – Вы же открывали? Вы же ездили на фургончике своем?
– Раньше открывал, а теперь не открываются, – промямлил Банько у меня за спиной.
Я нажимал на пульте какие-то кнопки и видел во множестве мониторов, как в разных углах парка включался и выключался от этого свет.
– Как вы открывали ворота? – спросил я.
И Банько показал мне, как он открывал ворота: он приложил палец к блестящему сенсору на пульте и повернул ключ. В тех мониторах, в поле зрения которых попадали ворота, ворота стояли, не шелохнувшись.
Я вышел из караулки и направился к дверям. Банько плелся за мной. На звук наших шагов появился из кухни Толик с чайником в руках. Лицо его было спокойным. Он, кажется, и впрямь собирался выпить чаю, как ни в чем не бывало.
– Давайте сначала чаю попьем, а потом все взломаем, че? – сказал Толик.
Но я не удостоил его ответом, и тогда прапорщик поставил чайник на каминную полку и тоже пошел к воротам вместе со мной и Банько.
У ворот на асфальтированной площадке, где стояли прежде мой «Ягуар» и фургончик с надписью «Бесплатный магазин Холивар», теперь оставался только «Ягуар». Очевидно, Обезьяна уехал в фургончике. Уехал и запер нас.
Почти уже без всякой надежды Банько попытался потыкать пальцем в сенсор у ворот. А Толик пару раз пнул ногой в бронированные ворота и констатировал: