— Кто принес розы? — спросил он.
— Миссис Босток, по-моему, — ответила доктор Ингрэм. — Она как раз была здесь, подготавливала комнату к заседанию, когда я приехала.
— Замечательно, — произнес доктор Этридж. Он вытянул палец и погладил бутон так нежно, что стебель даже не шелохнулся.
Бейгли задался вопросом, относилось ли его замечание к качеству роз или к проницательности миссис Босток, которая догадалась их принести.
— Мисс Болем очень любила цветы, очень, — сказал главный врач. Он огляделся, словно бросая вызов коллегам и спрашивая, не осмелится ли кто-то не согласиться с его высказыванием. — Ну что ж, — заявил он. — Давайте начнем?
Доктор Бейгли как ответственный секретарь сел по правую руку от доктора Этриджа. Доктор Штайнер занял стул рядом с ним. Доктор Мэддокс расположилась справа от Штайнера. Других консультантов в зале не присутствовало. Доктора Макбейн и Мейсон-Джайлс уехали в Штаты на какую-то конференцию. Остальные медицинские работники, разрываясь между любопытством и нежеланием прерывать выходные, очевидно, решили терпеливо подождать до понедельника. Доктор Этридж счел необходимым обзвонить их всех и известить о заседании. Он официально принес извинения от их имени, и они были приняты столь же формально и серьезно.
Альбертина Мэддокс работала хирургом, причем довольно успешно, до того как получила квалификацию психиатра. Вероятно, в свете амбивалентного отношения коллег к своей специальности можно было считать типичным то, что двойная квалификация доктора Мэддокс повышала ее статус в их глазах. Она представляла клинику Стина на заседаниях медико-консультационного комитета, где защищала ее от периодических нападок терапевтов и хирургов с остроумием и энергичностью, снискавших ей репутацию человека, которого следует уважать и бояться. В клинике она не принимала участия в спорах сторонников фрейдизма и эклектической медицины, как заметил Бейгли, в равной степени презирая обе стороны. Пациенты любили доктора Мэддокс, но это не впечатляло ее коллег. Они и сами привыкли к любви пациентов и просто отмечали, что Альбертина особенно хорошо справлялась с лечением сложных случаев феномена перенесения. Она была полной неприметной женщиной с седыми волосами и выглядела так, как и должна выглядеть счастливая мать семейства. У нее было пятеро детей — сыновья, умные и успешные, и дочери, удачно вышедшие замуж. Ее муж, человек заурядной наружности, и дети относились к ней с терпеливым вниманием и легким недоумением, что всегда поражало ее коллег в клинике, которым она казалась весьма грозной и авторитетной. Сейчас она восседала на стуле с Гектором, своим стареньким пекинесом, который в агрессивной позе расположился у нее на коленях, напоминая провинциальную домохозяйку в счастливом предвкушении дневного спектакля.
Доктор Штайнер раздраженно произнес:
— Послушайте, Альбертина, неужели у вас была острая необходимость приносить с собой Гектора? Не хочу показаться грубым, но это животное начинает распространять неприятный запах. Вам надо бы его усыпить.
— Спасибо, Пол, — ответила доктор Мэддокс глубоким мелодичным голосом. — Гектора усыпят, как вы эвфемистически выражаетесь, когда жизнь перестанет приносить ему удовольствие. Я полагаю, пока он еще не дошел до этого состояния. Не в моих правилах убивать живых существ только из-за того, что я нахожу их некоторые особенности неприятными, а также из-за того, позвольте заметить, что они в некотором смысле стали для меня обузой.
Доктор Этридж тут же заметил:
— Очень любезно с вашей стороны найти время заехать сюда сегодня вечером, Альбертина. Прошу прощения, что не смог известить вас заблаговременно.
Он говорил без всякой иронии, хотя знал так же хорошо, как и его коллеги, что доктор Мэддокс посещала только одно из четырех заседаний комиссии на том основании (она даже не пыталась этого скрывать), что ее контракт с региональным советом не содержал пункта, обязывающего ее ежемесячно выслушивать тоскливые речи вкупе со всякой бессмыслицей, к тому же в компании более чем одного психиатра Гектору неизменно становилось плохо. Истинность последнего утверждения демонстрировалась слишком часто, чтобы ее можно было без опасения подвергать сомнению.
— Я вхожу в состав этой комиссии, Генри, — снисходительно ответила доктор Мэддокс. — Разве существуют какие-нибудь причины, чтобы я не старалась попасть на ее заседание?
Взгляд, который она метнула на доктора Ингрэм, подразумевал, что не все присутствующие обладали равными правами. Мэри Ингрэм была женой провинциального терапевта и приходила в клинику Стина дважды в неделю давать пациентам анестезию на сеансах ЭШТ. Не будучи психиатром или консультантом, она обычно не присутствовала на заседаниях лечебно-медицинской комиссии. Доктор Этридж интерпретировал этот взгляд правильно и твердо сказал:
— Доктор Ингрэм оказала нам любезность, придя сюда по моей просьбе сегодня. Наиболее важные вопросы, которые предстоит обсудить на заседании, естественно, касаются убийства мисс Болем, а доктор Ингрэм была в клинике в пятницу вечером.
— Но она не входит в число подозреваемых, насколько я понимаю, — заметила доктор Мэддокс. — Мои поздравления. Весьма похвально, что нашелся хоть один медицинский сотрудник, который смог предоставить удовлетворительное алиби.
Она сурово посмотрела на доктора Ингрэм, всем свои видом намекая на то, что наличие алиби само по себе уже весьма подозрительно и вряд ли уместно для сотрудника ее уровня, учитывая то, что у трех старших консультантов его нет. Никто не стал спрашивать, откуда доктор Мэддокс узнала про алиби. Предположительно она успела поговорить со старшей сестрой Эмброуз. Доктор Штайнер произнес с обидой:
— Глупо рассуждать о наших алиби, как будто полиция всерьез может подозревать кого-то из нас! Для меня совершенно очевидно, что убийца залег в ожидании жертвы где-то в подвале. Мы это знаем. Он мог прятаться в течение долгих часов, возможно, даже с предыдущего дня. Он мог проскользнуть мимо Калли вместе с каким-то пациентом или притвориться родственником или сотрудником «скорой помощи». Он мог даже пробраться сюда ночью. В конце концов, все это и так известно. У преступника было полно времени, чтобы обнаружить, каким ключом открывается архив, и полно времени, чтобы выбрать орудие убийства. Ни идол, ни стамеска спрятаны не были.
— А как, вы полагаете, неизвестный убийца покинул здание? — спросил доктор Бейгли. — Мы достаточно тщательно обыскали клинику до приезда полиции, а они прочесали все еще раз. Двери в подвале и на втором этаже были закрыты изнутри, как вы помните.
— Он использовал шахту лифта, чтобы забраться наверх по подъемным тросам, и вышел через одну из дверей, ведущих к пожарной лестнице, — объявил доктор Штайнер, раскрыв свою козырную карту с неким самодовольством. — Я осмотрел лифт и могу сказать: это возможно. Мужчина — или женщина — небольшого роста, разумеется, способен протиснуться в щель над кабиной и попасть в шахту. Тросы достаточно толстые, чтобы выдержать значительный вес. Забраться наверх не так сложно для человека, обладающего хоть какой-то ловкостью. И худого, разумеется. — Он с удовлетворением оглядел собственный округляющийся живот.