— Меня зовут Нийл Паско. Я живу вон в том фургоне, у обрыва. Как раз собираюсь чай вскипятить. Может, хотите выпить чашечку?
— Не откажусь, если вы и правда собираетесь чай пить. — И она сразу же отвернулась, снова устремив взгляд в море.
Минут через пять, скользя на песчаных дюнах, Нийл спустился к ней, держа в каждой руке по кружке; в кружках плескался горячий чай. Неожиданно для себя самого он произнес:
— Можно сесть рядом с вами?
— Дело ваше. Места на пляже бесплатные.
Он опустился на гальку рядом с ней, и теперь они вместе молча смотрели вдаль. Вспоминая об этом, он поражался и собственной дерзости, и кажущейся неизбежности, и естественности этой первой встречи. Прошло несколько минут, прежде чем он набрался решимости спросить, как она добралась до пляжа. Она пожала плечами:
— Автобусом до деревни, потом на своих двоих.
— Это ведь далеко — пешком, да еще с ребенком на руках.
— Я привыкла далеко ходить пешком с ребенком на руках.
И тут, отвечая на его робкие вопросы, она рассказала ему свою историю. Девушка говорила спокойно, не жалуясь и, казалось, не испытывая особого интереса к тому, о чем говорила, будто все это случилось с кем-то другим. Нийл подумал, что ее история не так уж необычна. Эми жила на пособие и снимала комнату в маленьком частном пансионе в Кромере. Раньше она жила в Лондоне, в пустующих домах, а потом решила, что летом ребенку неплохо будет подышать морским воздухом. Только это не очень-то получилось. Хозяйка пансиона была в общем-то недовольна, что у жилички ребенок, а кроме того, приближался курортный сезон, и она могла получить за комнату гораздо больше. Эми не думала, что ее могут выставить, но не собиралась оставаться там, с этой стервой-хозяйкой. Нийл спросил:
— А что, отец ребенка не мог бы помочь?
— А у него нет отца. Отец был, конечно… то есть я хочу сказать, он же не Иисус Христос. Но теперь отца у него нет.
— Вы хотите сказать: он умер? Или просто ушел?
— Могло ведь быть по-всякому, и то и другое, верно? Слушайте, если бы я знала, кто отец, я бы знала, и где он, понятно?
Снова воцарилось молчание. Она время от времени отпивала чай из кружки, а ребенок крепко спал, посапывая и почти не шевелясь. Через несколько минут Нийл заговорил снова:
— Слушайте, если вы ничего другого не найдете в Кромере, вы можете пожить какое-то время вместе со мной в фургоне. — И поспешно добавил: — Ну, я хочу сказать, там есть вторая спальня. Очень маленькая, места хватает только на одну койку, но на время и это подойдет. Я понимаю, это место слишком уж изолированное, зато близко к берегу и для ребенка хорошо.
Она снова обратила к нему взгляд своих удивительных глаз, и Нийл был смущен и растерян, впервые разглядев в них ум и холодный расчет.
— Ладно, — сказала Эми, — если ничего другого не найду, завтра вернусь.
Всю ту ночь он не мог заснуть, полунадеясь, полуопасаясь, что она вернется. И она вернулась — с Тимми на бедре и всеми своими пожитками в рюкзаке за спиной. С тех пор и фургон, и жизнь Нийла безраздельно принадлежали ей. Нийл не был уверен, что за чувство он к ней испытывает: любовь, привязанность, жалость? Или все вместе? Он знал только, что в его полной тревог и волнений жизни второе по важности место занимает страх, что Эми уйдет. Он прожил в этом фургоне чуть больше двух лет, получив грант в своем университете на Севере для исследования влияния промышленной революции на сельские районы Восточной Англии. Он почти закончил диссертацию, но в последние полгода забросил работу над ней, посвятив себя целиком главной страсти своей жизни — крестовому походу против использования ядерной энергии. Из фургона, стоявшего у самого моря, открывался вид на Ларксокенскую АЭС, мрачным силуэтом рисовавшуюся на фоне неба, олицетворяя собой и символ, и угрозу, столь же бескомпромиссную, как и его воля бороться с ней. Именно отсюда, из фургона, Нийл руководил небольшой группой людей, участников движения «Народ против атома» (НПА). Он был и организатором, и лидером этого движения. Вообще с фургоном Нийлу невероятно повезло. Владельцем Клифф-коттеджа был канадец, которого тоска по родине привела назад, в Англию, так сказать, вернула к корням. На миг поддавшись ностальгии, он и приобрел Клифф-коттедж, собираясь наезжать сюда на отдых. Лет пятьдесят тому назад здесь, в этом коттедже, было совершено убийство. Вполне заурядное бытовое убийство: задерганный женой и доведенный до крайности муж поднял топор на сварливую бабу. И хотя случай этот не таил в себе ничего загадочного и не вызвал особого интереса, крови было пролито немало. Уже после того, как канадец приобрел коттедж, его жене рассказали об убийстве во всех подробностях, ярко описав и расколотый череп и забрызганные кровью стены. Женщина во всеуслышание заявила, что ноги ее в этом доме не будет ни летом, ни в какое иное время. Уединенность дома, когда-то считавшаяся его главным достоинством, теперь казалась отталкивающей, даже зловещей. Вдобавок ко всему местные власти не выразили сочувствия далеко идущим планам канадца и не разрешили ему перестроить дом. Разочарованный и утративший иллюзии из-за проблем, связанных с неудачным приобретением, канадец забил окна коттеджа досками и возвратился в Торонто, решив, что когда-нибудь снова приедет и тогда уж окончательно разберется, что делать. Предыдущий владелец дома оставил у черного входа большой старомодный жилой фургон, и канадец легко согласился сдать его Нийлу за два фунта в неделю: он верно рассудил, что не будет вреда, если кто-то станет присматривать за его собственностью. Так фургон стал одновременно и домом Нийла, и его служебным кабинетом, откуда он руководил антиядерной кампанией. Нийл старался не думать о том, что будет с ним через полгода, когда истечет срок его гранта и ему придется искать работу. Он знал только, что во что бы то ни стало должен остаться здесь, на мысу, всегда видеть перед собой это чудовищное здание, этого монстра, искалечившего пейзаж и его, Нийла, жизнь.
Однако теперь к неопределенности его будущего финансового положения прибавилась еще более страшная проблема. Месяцев пять тому назад он присутствовал на Дне открытых дверей, устроенном на АЭС для местного населения. Исполняющая обязанности главного администратора станции Хилари Робартс произнесла краткое вступительное слово. Нийл Паско бросил вызов всему, что делается в округе, заявила она, и то, что планировалось как предварительная информация для установления более тесного контакта с жителями округи, закончилось чуть ли не публичным скандалом. В следующем номере издаваемого им бюллетеня Нийл сообщил о скандале в выражениях, которые позднее сам счел не очень-то уместными. Хилари Робартс подала на него в суд за клевету. Дело должно было слушаться через четыре недели, и он прекрасно знал, что независимо от того, выиграет он дело или проиграет, ему грозит разорение. Если Хилари до тех пор не помрет — а с чего бы ей вдруг помирать? — наступит конец его жизни на мысу, конец организованному им движению, конец всем его планам и надеждам.
Эми печатала адреса на конвертах: надо было разослать последние экземпляры бюллетеня. Уже готова была целая пачка, и он принялся складывать листки и заклеивать конверты. Работа была не из легких: Нийл экономил на размерах и качестве бумаги, и конверты грозили вот-вот лопнуть. В списке адресатов значилось двести пятьдесят имен, из них лишь незначительное меньшинство активно поддерживало НПА. В большинстве своем участники движения не считали нужным платить членские взносы, и многие экземпляры бюллетеня часто отправлялись наугад, без запроса, в местные органы власти, общественные организации, фирмы и промышленные предприятия в районе Ларксокена и Сайзвелла. Нийлу хотелось бы знать, сколько экземпляров из этих двухсот пятидесяти будут и в самом деле прочитаны. И вдруг с горечью и отчаянием он подумал, во сколько же ему обойдется даже это небольшое мероприятие. Кроме того, бюллетень в этом месяце вышел не очень-то удачным. Перечитав один из экземпляров перед тем, как вложить его в конверт, Нийл пришел к выводу, что текст плохо организован и не имеет четкого сюжета. Сейчас главной целью было опровергнуть все шире распространявшееся утверждение, что при использовании ядерной энергии можно избежать парникового эффекта и она не принесет никакого вреда окружающей среде. Но путаные идеи и предложения — вроде того, чтобы перейти на использование энергии солнца или заменить обычные электролампочки такими, которые потребляют на семьдесят пять процентов меньше электроэнергии, — казались наивными и малоубедительными. В своей статье он утверждал, что электроэнергия, производимая атомными электростанциями, не сможет на самом деле заменить такие энергоносители, как нефть и уголь, если все государства мира не начнут строить по шестнадцать новых реакторов в неделю в течение пяти лет, начиная с 1995 года. Такая программа практически неосуществима, а если и осуществится, то ядерная опасность возрастет в непереносимой прогрессии. Но все его статистические данные, как и все приводимые им цифры, были собраны из разных источников: им не хватало достоверности, они не убеждали. Все, что он писал, казалось ему чужим, словно выходило не из-под его пера. Остальная часть бюллетеня была заполнена мешаниной пугающих историй о нарушенных обещаниях безопасности, о сокрытии фактов превышения уровня радиационного фона, о сомнениях, вызываемых использованием устаревших АЭС типа «Магнокс» и нерешенными проблемами складирования и транспортировки ядерных отходов. Обо всем этом он писал уже много раз. Что же касается проблемы складирования и транспортировки ядерных отходов, ему пришлось немало потрудиться, чтобы найти одно-два хоть сколько-нибудь разумных письма для раздела «Письма читателей»: иногда ему казалось, что все психи северо-западного Норфолка читают бюллетень НПА. Но больше никто.