— Джонатан Ривз, — сказал Паско. — Он был помолвлен с Кэролайн Эмфлетт. Или считал, что помолвлен. Она его дурачила, как Эми — меня. Он уже заезжал один или два раза — поговорить. Мы собирались пойти в паб «Наш герой», знаете? В бильярд в баре сыграть.
Не очень-то приятное зрелище, думал Дэлглиш, когда двое мужчин, обманутые подругами и объединенные общей обидой, утешают друг друга в баре пивом и игрой в бильярд. Но ему показалось, что Паско хочется познакомить его с Ривзом, и он с удивлением обнаружил, что пожимает неожиданно твердую руку и произносит слова соболезнования.
— Я все еще не могу поверить в это, — сказал Джонатан Ривз. — Но мне думается, все всегда так говорят, когда кто-то неожиданно умирает. И знаете, ничего не могу поделать: мне кажется, что я в этом виноват. Я должен был их остановить.
— Они же взрослые женщины, — возразил Дэлглиш. — Предполагается, что они знали, на что идут. Не вижу, как вы могли бы остановить их. Разве что просто силком стащили бы с яхты? Вряд ли это было практически осуществимо.
Ривз упрямо стоял на своем:
— Я должен был их остановить. — Потом вдруг добавил: — Мне все один и тот же сон снится. Кошмар настоящий. Она стоит рядом с кроватью, с ребенком на руках и говорит мне: «Это ты во всем виноват. Ты виноват».
— Кэролайн стоит с Тимми на руках? — спросил Паско.
Ривз взглянул на него с таким удивлением, словно был поражен его тупостью.
— Да не Кэролайн, — сказал он. — Это Эми стоит. Эми, которую я и не знал вовсе, стоит рядом с кроватью, вода с волос течет, она Тимми на руках держит и говорит мне, что это я во всем виноват.
Прошло чуть больше часа, и Дэлглиш покинул мыс. Он вел машину на запад по шоссе А-1151. Минут через двадцать он свернул на узкую проселочную дорогу. Стемнело, и низкие, изорванные ветром тучи стремительно летели по небу. Луна и звезды проглядывали в разрывы меж ними, как сквозь прорехи в ветхом лоскутном одеяле. Дэлглиш вел машину на большой скорости вполне уверенно, почти не замечая жестоких порывов ветра, не слыша его завываний. Он только раз проезжал здесь раньше, и было это сегодня утром; однако ему не нужно было сверяться с картой: он хорошо знал, куда ехать. По обе стороны дороги за низкой зеленой изгородью тянулись бесконечные черные поля. Огни фар порой выхватывали из темноты уродливое дерево, машущее голыми ветвями на ветру, или на мгновение, как прожектором, высвечивали слепое лицо одинокого фермерского дома; порой в их свете ярко загорались глаза какого-нибудь ночного зверька, не успевшего вовремя скрыться от греха подальше. Ехал Дэлглиш недолго, не более пятидесяти минут, но, неотрывно глядя на дорогу перед собой и автоматически переключая скорости, он на какой-то момент утратил способность ориентироваться, как будто бесконечно долго ехал в мрачной, беспросветной мгле по этой плоской и безмолвной равнине.
Кирпичная, в ранневикторианском стиле вилла стояла на краю деревни. Ворота перед усыпанной гравием подъездной аллеей были открыты, и Дэлглиш медленно проехал между мятущимися под ветром лавровыми кустами, под поскрипывающими в вышине ветвями буков и, осторожно маневрируя, поставил машину между тремя другими, уже стоявшими вдали от любопытных глаз у боковой стены дома. Два ряда окон по фасаду были темны. Единственная лампочка в окошке над входом показалась Дэлглишу не столько знаком гостеприимства, символом присутствия людей в доме, сколько условным сигналом, зловещим признаком некоей тайной жизни. Звонить у двери ему не пришлось. Машину ждали, к звуку колес прислушивались. Как только он подошел к двери, ее открыл тот же коренастый, веселый уборщик, который приветствовал его сегодня утром, когда Дэлглиша вызвали сюда в первый раз. Сейчас на этом человеке был тот же, что и утром, синий рабочий комбинезон, чистенький и так ловко на нем сидевший, что больше походил на военную форму, чем на рабочую одежду. Интересно, какова истинная роль этого человека, думал Дэлглиш. Кто он — водитель, страж, доверенный слуга — мастер на все руки? Или, может статься, ему предназначаются более определенные и зловещие функции?
— Все в библиотеке, сэр, — сказал уборщик. — Я принесу вам кофе. А может, вы хотите сандвичей, сэр? Осталось немного мяса, и с сыром могу приготовить.
— Спасибо, мне только кофе, — ответил Дэлглиш.
Его ждали в той же, что и утром, небольшой комнате в дальней части дома. Вдоль стен здесь шли панели из светлого дерева, окно было только одно — квадратный эркер, затянутый тяжелыми занавесями выцветшего синего бархата. Хоть эта комната и называлась библиотекой, назначение ее оставалось неясным. Разумеется, стена напротив окна была занята книжными полками, но на полках стояло всего несколько книг в кожаных переплетах, лежали подшивки старых газет, стопки журналов — по всей видимости, цветные воскресные приложения к газетам. Все это создавало здесь странно тревожную атмосферу, словно эта комната была временным, хоть и не лишенным комфорта пристанищем, перевалочным пунктом, где его посетители пытаются расположиться как дома.
Перед вычурным мраморным камином стояло шесть разностильных кресел, большей частью кожаных, у каждого кресла — маленький буфетный столик. В противоположном конце комнаты — обеденный стол, вполне современный, у стола — шесть стульев. Утром со стола не были еще убраны остатки завтрака, и в воздухе стоял густой запах яичницы с беконом. Но теперь стол был чист, а вместо остатков завтрака его украшал поднос с бутылками и бокалами. Разобравшись в предлагаемом ассортименте, Дэлглиш подумал, что присутствовавшие не так уж плохо проводили тут время. Уставленный разнообразными бутылками поднос создавал атмосферу довольно гостеприимную в неуютной комнате, где мало что другое говорило о гостеприимстве. Воздух здесь так и не прогрелся. Цветной экран у камина шуршал при каждом дыхании ветра в трубе, а электрообогреватель, стоявший на каминной решетке, был слишком слаб даже для такого, средних размеров, да к тому же заставленного мебелью помещения.
Три пары глаз уставились на Дэлглиша, когда он вошел в комнату. Клиффорд Соуэрби стоял напротив камина точно в той же позе, что и утром. В строгом костюме и безупречной сорочке, он выглядел таким же свежим и бодрым, как и в девять утра, когда Дэлглиш видел его впервые в этот день. Сейчас, как и тогда, главным здесь явно был он. Плотный, ничем не выдающейся, но довольно приятной внешности человек, он держался с уверенностью и сдержанным благодушием школьного учителя или преуспевающего банкира: никто из посетителей не должен входить к нему в кабинет с опаской, если только его счет в порядке и сам он пользуется доверием. Видя Соуэрби всего лишь второй раз в жизни, Дэлглиш снова почувствовал инстинктивную и, по-видимому, совершенно необъяснимую неловкость. Человек этот был безжалостен и опасен, и тем не менее в те несколько часов, что они не виделись, Адам не мог ясно вспомнить ни лица его, ни голоса.
Этого нельзя было сказать о Билле Хардинге. Двухметрового роста, с бледным веснушчатым лицом и целой копной ярко-рыжих волос, он, по всей видимости, пришел к выводу, что анонимность в его случае исключается и наилучшим выходом будет предпочесть эксцентричность. На нем был костюм из толстого твида в крупную клетку и галстук в горошек. С некоторым трудом поднявшись из слишком низкого кресла, он протиснулся к столу — к бутылкам, а когда Дэлглиш сказал, что подождет кофе, так и остался стоять с бутылкой виски в руке, словно не зная, что же ему с ней делать. Однако по сравнению с нынешним утром число присутствующих возросло. Алекс Мэар, с бокалом виски в руке, стоял у книжного шкафа, вроде бы заинтересовавшись переплетенными в кожу томами и пыльными подшивками газет. Когда Адам вошел, он обратил на него долгий оценивающий взгляд, затем коротко кивнул. Нетрудно было заметить, что Мэар — самый представительный и самый интеллектуальный из троих ожидавших появления Дэлглиша мужчин, но что-то в его лице изменилось, оно больше не светилось уверенностью и энергией. Мэар казался меньше ростом и выглядел как человек, с трудом сдерживающий приступ физической боли.