— Мы должны делать то, что, как мы знаем, правильно, оставив последствия в руке Господней.
— Но ведь любое решение, которое мы принимаем, должно учитывать возможные последствия: ведь именно это и означает принять решение. Как же мы можем отделять причину от следствия?
— Может быть, лучше будет, если вы мне расскажете, что вас тревожит? — спросил он. — То есть если вы считаете, что можете мне сказать.
— Это не моя тайна. Рассказать я о ней не могу. Но могу привести пример. Предположим, мне стало известно, что кто-то постоянно обкрадывает своего хозяина. Если я его разоблачу, он будет уволен, брак его может распасться, жене и детям будет причинен вред. Я могла бы счесть, что этот магазин или фирма могут пережить потерю нескольких фунтов в неделю и что лучше мне не причинять таких травм ни в чем не повинным людям.
Он помолчал с минуту, потом ответил:
— Совесть могла бы подсказать вам, что лучше поговорить с вором, чем с хозяином. Объяснить, что вам все известно, убедить его перестать. Разумеется, деньги пришлось бы вернуть. Я понимаю, что это могло бы вызвать практические затруднения.
Мэг наблюдала, как он пытается преодолеть эти затруднения: наморщив лоб, он создавал в своем воображении мифического вора — мужа и отца семейства, пытаясь облечь этическую проблему в живую плоть. Она сказала:
— А что, если он не может или не хочет перестать красть?
— Не может? Если воровство является непреодолимой потребностью, тогда, разумеется, он нуждается в медицинской помощи. Да, несомненно, пришлось бы это попробовать, хотя я не так уж восторженно отношусь к успехам психотерапии.
— Значит, не хочет. Или обещает перестать, но снова берется за свое.
— И все же вы должны поступить так, как подсказывает вам совесть. Мы не всегда можем правильно судить о последствиях. В приведенном вами примере, если вы допустите, чтобы кражи продолжались, вы будете потворствовать нечестности. Раз вы обнаружили, что происходит, вы не можете делать вид, что не знаете об этом. Вы не можете отказаться от ответственности. Знание всегда влечет за собой ответственность. Эта истина распространяется на Ларксокенскую АЭС и Алекса Мэара в той же мере, как и на этот кабинет. Вы говорите: будет причинен вред детям, если вы сообщите об этом. Но им уже причиняется вред нечестностью их отца. И жене, которая пользуется плодами этой нечестности, тоже. Кроме того, есть ведь и другой персонал, с которым надо считаться: возможно, кто-то другой будет несправедливо заподозрен. Нечестность, если она не обнаружена, может углубляться, так что жена и дети этого человека могут оказаться в беде более страшной, чем если бы его остановили сейчас. Вот почему гораздо безопаснее, если мы сосредоточим усилия на том, чтобы поступать правильно, оставив последствия в руке Божьей.
Ей очень хотелось сказать: «Даже если мы больше не уверены, что Бог существует? Даже если это представляется лишь одним из способов избежать личной ответственности, которой, как вы сами только что мне сказали, мы не можем и не должны избегать?» Но она с грустью заметила, что он устал, и от ее внимания не ускользнул быстрый взгляд, брошенный им на книгу.
Ему хотелось вернуться к любимцу Китинга, инспектору Гхоти, мягкому и доброму индийцу-детективу, который, несмотря на все сомнения, в конце концов непременно добьется успеха, потому что все это беллетристика, вымысел: проблемы здесь могут быть разрешены, зло побеждено, справедливость восстановлена, а смерть — всего лишь загадка, которая будет разгадана в последней главе. Копли — человек очень старый. Несправедливо было его волновать. Ей захотелось положить ладонь на его руку и сказать, что все хорошо, пусть он не волнуется. Вместо этого она встала с кресла и впервые за все время назвала его так, как называли все; теперь это обращение слетело с языка легко и естественно.
— Благодарю вас, отец мой, — сказала она. И солгала, чтобы успокоить старого пастора: — Вы очень мне помогли. Все стало гораздо яснее. Я теперь знаю, как мне поступить.
Каждый поворот, каждую кочку и выбоину на запущенной садовой дорожке, ведущей к выходу на мыс, Мэг знала наизусть, и по-настоящему ей вовсе не нужен был прыгавший перед ней лунный лучик ее фонаря. Ветер, всегда капризный здесь, на мысу, словно специально умерил свою ярость. Но когда она подошла к низкому взлобку и уже могла видеть свет фонаря над дверью «Обители мученицы», ветер обрушился на нее с новой силой: казалось, он вот-вот оторвет ее от земли и, закружив в вихре, швырнет назад, в покой и уют старого пасторского дома. Мэг не стала сражаться с ним. Наклонив голову, ухватившись обеими руками за шарф, покрывавший волосы, и прижав локтем свисавшую с плеча сумку, она ждала, пока ослабеет его ярость и она снова сможет встать прямо. Небо тоже было в тревоге, яркие звезды светили с небывалой высоты, луна ошалело металась меж изорванных в клочья туч, как хрупкий бумажный фонарь на ветру. С трудом преодолевая непогоду, Мэг шла к «Обители мученицы», и ей казалось, что весь мыс вздыбился и хаотически мечется вокруг нее, и она уже не может разобрать, что это за грохот — ветер ли гремит в ушах, кровь ли стучит или ревут морские валы. Когда наконец, почти бездыханная, она добралась до дубовой двери «Обители», она впервые вспомнила об Алексе Мэаре и подумала, что же она будет делать, если он окажется дома? Ей самой показалось странным, что мысль об этом не пришла ей в голову раньше. Она знала, что не сможет встретиться с ним глазами, во всяком случае — сейчас. Пока еще не сможет. Но дверь ей открыла Элис. Мэг спросила:
— Вы одна дома?
— Да, я одна. Алекс в Ларксокене. Входите, Мэг.
Мэг сняла и повесила в передней пальто и шарф и вслед за Элис прошла на кухню. Элис, по всей видимости, была занята — правила гранки. Она вернулась к столу, села в рабочее кресло и вместе с ним повернулась к Мэг. Без улыбки смотрела, как та усаживается на свое обычное место у камина. Несколько минут обе молчали. На Элис была длинная юбка тонкой коричневой шерсти и блузка с высоким воротничком, застегнутая до самого подбородка. Поверх она надела длинную, почти до пола шерстяную безрукавку крупной вязки, в узкую коричневую и бежевую полоску. Этот наряд придавал ей какое-то особое достоинство, она казалась жрицей, наделенной священной властью и принимающей ее как должное, сдержанно, но в то же время легко и спокойно. В камине горел огонь, всего несколько поленьев, он наполнял комнату острым запахом осени; ветер, приглушенный толстыми стенами кладки XVII века, дружелюбно вздыхал и постанывал в каминной трубе. Время от времени он срывался вниз, и тогда поленья, шипя, оживали, подбрасывая вверх языки пламени. Одежда, огонь в камине, запах горящего дерева, перекрывавший более тонкий аромат трав и свежеиспеченного хлеба, были до боли знакомы Мэг: так много мирных вечеров провела она здесь с Элис, так любила эти вечера. Но сегодняшний вечер был совсем иным, иным до ужаса. После сегодняшнего вечера эта кухня, вполне возможно, никогда уже не будет для нее домом.
— Я помешала? — спросила она.
— Это вполне очевидно. Но вовсе не значит, что я не хотела, чтобы мне помешали.