— Вы хотите сказать, что он сознательно фальсифицировал результаты?
— На такое он совершенно не способен. Все, на что он мог пойти, это отложить публикацию результатов эксперимента. Он опубликует их через месяц-два. Но характер этой информации таков, что, если только она попадет в газеты, она принесет непоправимый вред. Тоби был уже готов передать все Нийлу Паско, но Хилари его разубедила. Информация была слишком ценной для этого. Она хотела использовать ее сама, чтобы заставить Алекса жениться на ней. Она сообщила ему, что знает об этом, когда он провожал ее домой после того обеда, а он ночью рассказал все мне. Тогда я поняла, что я должна сделать. Единственное, чем он мог бы откупиться от нее, это повысить ее в должности, сделав главным администратором Ларксокенской АЭС. А это почти столь же невозможно для него, как фальсифицировать научные данные.
— Вы что же, хотите сказать, что он и в самом деле мог на ней жениться?
— Он мог быть вынужден это сделать. Но неизвестно, был бы он тогда в безопасности или нет. Она могла держать эту информацию над его головой, как дамоклов меч, до конца его жизни. И что это была бы за жизнь? Он был бы связан с женщиной, шантажом вынудившей его жениться на ней, женщиной, которой он не хотел, которую не мог ни уважать, ни любить. — А потом она добавила так тихо, что Мэг едва могла расслышать ее слова: — Я должна была отдать Алексу одну смерть.
— Но почему, — спросила Мэг, — почему вы были так уверены, что надо ее убить? Неужели нельзя было поговорить с ней, убедить, заставить прислушаться к доводам разума?
— Так я же с ней говорила. Я ходила к ней в воскресенье, во второй половине дня. Я была у нее, как раз когда миссис Джаго заезжала с церковным журналом. Можно сказать, что я пошла специально, чтобы дать ей шанс сохранить жизнь. Я не могла убить ее, не убедившись, что это совершенно необходимо. Это означало, что мне придется сделать то, чего я никогда еще в жизни не делала, — говорить с ней об Алексе, убеждать, что этот брак вовсе не в интересах их обоих, уговаривать, чтобы она дала ему свободу. Незачем было подвергать себя такому унижению. Обсуждения не получилось. Она даже спорить не могла. Она больше не могла рассуждать рационально. А потом начала кричать на меня как одержимая.
— А ваш брат, — спросила Мэг, — он знал про этот визит?
— Он ничего не знает. Тогда я ему об этом не сказала. Молчу до сих пор. Но он сказал мне, что собирался сделать, — обещать, что они поженятся, а потом, когда новая должность будет прочно у него в руках, пойти на попятный. Это было бы просто катастрофой. Он никогда не понимал, с какой женщиной он связался, не знал, что такое ее страсть, ее отчаяние. Она была единственной дочерью очень богатого человека, ее то слишком баловали, то переставали замечать. Она всю свою жизнь пыталась соревноваться с собственным отцом, убедившим ее, что все, что ты хочешь, твое, если только у тебя хватит смелости драться за это и взять, несмотря ни на что. А смелости у нее хватало. Оказалось, что она одержима им, одержима стремлением быть с ним и больше всего — иметь от него ребенка. Она сказала, что он должен ей ребенка. Неужели он думал, что она, как его реактор, укротима? Что он может опустить в это бурлящее месиво чувств что-то вроде стержня из бористой стали и овладеть силами, которые он сам выпустил на волю? Когда я ушла от нее в тот день, я знала: у меня нет выбора. Воскресенье — последний срок. Он договорился, что заедет в Тимьян-коттедж по дороге со станции. Ему повезло, что я добралась до нее первой.
Может быть, самым худшим из всего в тот вечер было дожидаться, пока он вернется домой. Я не осмелилась позвонить ему на станцию. Я не была уверена, что он один у себя в кабинете или в компьютерной, а я никогда раньше не звонила ему, чтобы спросить, когда он будет дома. Я сидела и ждала его почти три часа. Я предполагала, что это Алекс обнаружит труп. Когда он увидит, что ее нет дома, естественным шагом будет пойти поискать на берегу. Он найдет труп, позвонит в полицию прямо из машины, а потом и домой, чтобы сообщить мне. Но он не позвонил, и мне в голову полезли дикие фантазии: что она на самом деле не умерла, что я каким-то образом все дело испортила. Я представляла, как он отчаянно пытается привести ее в чувство, делает ей «поцелуй жизни», я видела, как очень медленно она открывает глаза. Я выключила свет и перешла в гостиную, чтобы следить за дорогой. Но проехала не «скорая помощь», а полицейские машины со всем необходимым для расследования убийства. А Алекс все не приходил.
— А когда пришел? — спросила Мэг.
— Мы почти не разговаривали. Я уже легла спать; я понимала; я должна делать все, как всегда, не должна его дожидаться. Он вошел ко мне в комнату и сказал, что Хилари умерла и как она умерла. Я спросила: «Свистун?», а он ответил: «Полиция считает, что нет. Свистун умер до того, как ее убили». И ушел. Я думаю, ни один из нас не мог тогда вынести присутствия другого — самый воздух вокруг нас был тяжелым от наших невысказанных мыслей. Но я сделала то, что должна была сделать, и не жалею об этом. Он получил эту должность. И никто теперь не сможет ее у него отобрать, его ведь уже утвердили. Его не могут снять из-за того, что его сестра — убийца.
— А если выяснится, почему вы это сделали?
— Не выяснится. Только два человека знают это, а я не сказала бы вам ничего, если бы не могла вам доверять. Ну а если без пафоса, я сомневаюсь, что они поверили бы вам без подтверждения со стороны другого свидетеля; а Тоби Гледхилл и Хилари Робартс — единственные, кто мог бы это подтвердить, — оба мертвы. — Минуту спустя она сказала: — Вы сделали бы то же самое ради Мартина.
— О нет. Нет. Нет!
— Не так, как я. Я не могу представить себе, как вам удалось бы применить физическую силу. Но когда он тонул, если бы вы могли оказаться на берегу той реки и обладали властью решать, кому из них умереть, а кому жить, разве вы поколебались бы?
— Нет, разумеется, нет. Но это ведь было бы совсем другое. Ведь не я бы задумала эту гибель, не я хотела бы этого.
— Ну а если бы вам сказали, что миллионам людей грозила бы гораздо меньшая опасность, если бы Алекс получил пост, который он больше всех достоин получить, работу, которую лучше всех способен делать, но ценой жизни одной женщины, вы поколебались бы тогда? Я стояла именно перед таким выбором. Не пытайтесь уклониться, Мэг. Я не пыталась.
— Но убийство! Как может оно помочь хоть что-то решить? Такого еще не бывало.
Элис ответила с неожиданной страстностью:
— Еще как может! И решает! Вы же преподавали историю, не правда ли? Не может быть, чтобы вы этого не знали.
Мэг чувствовала себя совершенно изможденной от усталости и боли. Ей хотелось, чтобы разговор этот наконец закончился. Но это было невозможно. Слишком многое еще нужно было сказать. Она спросила:
— А что вы теперь собираетесь делать?
— Это зависит от вас.
Однако ужас и невозможность поверить в происходящее помогли Мэг обрести мужество. Больше чем мужество — властность. И она ответила: