— Ты что будешь пить, Ивонн? То же самое? Полусухой херес?
Ответил Колин:
— Пора переходить к чему-нибудь покрепче. Мне — «Джонни Уокер».
Это он назло. Кристин знала, что Колин не любит виски. Она заявила:
— Слушай, Норман, мне осточертел этот «Кларенс». Шум прямо по мозгам бьет.
— Головка разболелась? Девять месяцев замужем и уже головка болит? Ну, нынче вечером тебе явно незачем спешить домой, Норм.
Ивонн хихикнула.
Щеки у Кристин пылали. Она сказала:
— Ты всегда был вульгарен, Колин Ломас, но сейчас это даже не смешно. Вы трое можете делать, что вам угодно. Я еду домой. Дай мне ключи от машины, Норман.
Колин откинулся на спинку кресла и проговорил с ухмылкой:
— Ты слышал, что сказала твоя высокородная супруга, Норм? Ей нужны ключи от машины.
Не промолвив ни слова, с краской стыда на лице, Норман вынул ключи из кармана и подтолкнул их к ней по столу. Кристин схватила ключи, толчком отодвинула стул и, протиснувшись мимо Ивонн, бросилась к выходу. Она готова была разрыдаться от ярости. Ей понадобилась целая минута, чтобы отпереть машину. Кристин сидела за рулем, содрогаясь от сдерживаемых рыданий. Пришлось подождать, пока перестанут дрожать руки; только тогда она решилась включить зажигание. В ушах звучал голос матери, ее слова в тот вечер, когда дочь объявила ей о своей помолвке…
— Ну что ж, тебе тридцать два года, и если он то, что тебе нужно, я полагаю, ты знаешь, что делаешь. Но из него ничего никогда не выйдет. И ты ничего с ним не сможешь поделать. На мой взгляд, он человек слабый, жидкий, как вода.
Но Кристин все же надеялась хоть что-то из него сделать, и половина дома на две семьи, который они купили на окраине Нориджа, была результатом девятимесячных упорных и успешных стараний. А в будущем году Нормана ждало повышение в должности в страховом агентстве, где он работал. Тогда Кристин сможет оставить место секретаря в отделе медико-физических исследований на Ларксокенской АЭС и начать готовиться к рождению первого из двух запланированных ею детей. Ей будет тогда тридцать четыре. Ведь всем известно, что с этим нельзя тянуть.
Кристин получила водительские права недавно, уже после свадьбы, и сегодня впервые одна вела машину в вечерней тьме. Она ехала медленно и осторожно, взволнованно вглядываясь в дорогу перед собой и радуясь, что по крайней мере эту дорогу она прекрасно знает. Интересно, что будет делать Норман, обнаружив, что машины нет? Он ведь наверняка полагает, что она хоть и сердится, но сидит в машине и ждет, чтобы он отвез ее домой. А теперь ему придется самому ждать, чтобы Колин его подвез. Только Колин не очень-то обрадуется перспективе такой крюк делать. Ну а если они рассчитывают, что их пригласят зайти и выпить по стаканчику на прощание, то тут их ждет большое разочарование.
Мысль о том, как растеряется Норман, обнаружив, что она уехала, привела ее в несколько более доброе расположение духа, и она нажала на акселератор, спеша отъехать подальше от тех троих, поскорее добраться домой, в покой и уют. Но вдруг мотор всхлипнул и заглох. Наверное, Кристин вела машину не так уж аккуратно, потому что обнаружила, что стоит наискось поперек дороги. Место тут было не очень-то удачное, чтобы вот так сесть на мель: пустынный отрезок проселка с редко стоящими деревьями по обеим сторонам, вокруг — ни души. И она вспомнила: Норман говорил мельком, что им надо бы заправиться и что ему во что бы то ни стало необходимо заехать на круглосуточную бензоколонку, когда поедут домой из «Кларенса». Позор — оставлять бак почти пустым, но они как раз поспорили три дня назад, чья очередь ехать заправляться и платить за бензин. Злость и отчаяние снова охватили Кристин. С минуту она сидела в машине, бессильно стуча кулаком по рулевому колесу, и без всякой надежды поворачивала ключ зажигания, уговаривая мотор заработать снова. Но мотор молчал. И вот раздражение сменили первые приступы страха. Дорога пустынна; если появится машина и водитель подъедет и остановится, как можно быть уверенной, что это не похититель, не насильник, не сам Свистун, наконец? Ведь такое ужасное убийство было совершено как раз в этом году на дороге А-3. В наши дни просто никому нельзя доверять. И оставить машину вот так, поперек дороги, тоже невозможно. Она попыталась вспомнить, когда миновала последний дом у дороги, или аппарат аварийного вызова АА, [19] или телефонную будку, но теперь ей казалось, что последние минут десять она ехала по совершенно пустынному участку. Даже если она покинет машину — свое сомнительно безопасное укрытие, ей все равно не сориентироваться, в какой стороне лучше всего искать помощь. Неожиданно паника волной захлестнула Кристин, вызвав головокружение и тошноту. Пришлось побороть желание немедленно броситься прочь из машины и спрятаться где-нибудь под деревьями. Что толку? Убийца мог скрываться и там!
И тут свершилось чудо — она услышала шаги и, оглянувшись, увидела, что по дороге прямо к ней идет женщина. В брюках и широком плаще, перетянутом в талии поясом, в плотно сидящем на голове берете, из-под которого на плечи ниспадают волной белокурые волосы. У ее ног на поводке семенила маленькая, с гладкой шерстью собачка. Кристин сразу же успокоилась. Женщина поможет ей подтолкнуть машину поближе к обочине, она наверняка знает, где находится ближайший дом; с ней вместе будет не так страшно идти по дороге. И не потрудившись даже захлопнуть дверцу машины, она окликнула женщину и радостно, с улыбкой бросилась навстречу смертному ужасу.
Обед был отличный, как и вино — «Шато Потенсак-78», поданное ко второму блюду. Выбор блюд показался Дэлглишу весьма интересным. Адам, разумеется, знал о репутации Элис Мэар как автора поваренных книг. Но читать их ему никогда не приходилось, и он представления не имел, к какой из кулинарных школ она принадлежала, да и принадлежала ли вообще. Он почти не опасался, что ему предложат нечто художественно изукрашенное, плавающее в целом море соуса, а на тарелочке для гарнира — пару недоваренных морковин и элегантно уложенный вокруг них сладкий горошек. Но жареные дикие утки, разрезать которых было поручено Алексу Мэару, были несомненно утками, а пикантный соус, совершенно незнакомый Адаму, пожалуй, лишь подчеркивал, а не заглушал вкус дичи. Горки тушенной со сливками репы и пастернака прекрасно дополняла россыпь зеленого горошка. Потом гости наслаждались апельсиновым шербетом, сыром и фруктами. Меню вовсе не было необычным, но явно предназначалось для того, чтобы доставить удовольствие гостям, а не продемонстрировать поварское искусство хозяйки.
Четвертый приглашенный — Майлз Лессингэм — почему-то не смог прийти, но Элис Мэар решила не убирать его прибор, и пустое кресло, ничем не заполненный бокал и тарелка вызывали в памяти неприятную мысль о призраке Банко. [20] Дэлглиша усадили напротив Хилари Робартс. Ее портрет, подумал Адам, на поверку обладает куда более мощной экспрессивностью, чем показалось на первый взгляд: созданный художником образ доминировал над впечатлением от облика живой женщины. Они встретились впервые, хотя Дэлглиш давно знал о ее существовании, как знал обо всех, кто, по выражению жителей Лидсетта, «жил по ту сторону ворот»: их было не так уж много. И все-таки странно, что они встретились впервые: красный «гольф» Хилари Робартс часто появлялся на мысу, ее коттедж то и дело попадался Адаму на глаза, когда он смотрел сверху, с мельницы, на мыс. Теперь, оказавшись так близко от нее, Адам обнаружил, что ему трудно отвести взгляд от этой женщины, чей реальный, живой образ и тот — на портрете, что ранее поразил воображение, сливались воедино, вызывая сильное и тревожащее чувство. У нее было интересное лицо, лицо фотомодели: высокие скулы, довольно длинный, чуть приплюснутый нос, крупный рот с полными губами и темные сердитые глаза, глубоко сидящие под густыми бровями. Жесткие волнистые волосы были оттянуты со лба назад двумя гребнями и свободно падали на плечи. Адам вполне мог представить себе ее позирующей перед фотокамерой — приоткрытые влажные губы, соблазнительный изгиб бедер и, по-видимому, обязательный в таких случаях, полный надменного недовольства взгляд. Когда она наклонялась, чтобы оторвать от виноградной кисти еще одну ягоду, и быстрым движением, чуть ли не броском отправляла ее в рот, Адам видел россыпь неярких веснушек на смуглой коже лба и поблескивавшие над резко вырезанной верхней губой волоски.