— Вчера вечером вы выходили из пасторского дома в какое-либо время?
Миссис Деннисон подняла голову и взглянула прямо ему в глаза?
— Нет, — ответила она, — нет, после того как я их отправила, я не выходила из дому. — Она помолчала немного, потом заговорила снова: — Простите, я все-таки выходила в сад, очень ненадолго. Правильнее было бы сказать, что я не выходила за пределы усадьбы. А теперь, если вы позволите, я хотела бы вернуться домой.
Она встала, снова взглянула на Рикардса и сказала:
— Если вам надо допросить меня, главный инспектор, я буду у себя, в старом пасторском доме.
И она быстро вышла из комнаты, так что мужчины даже не успели встать. Мисс Мэар не поднялась проводить ее, и через несколько секунд они услышали, как захлопнулась входная дверь.
Последовало минутное молчание, которое нарушил Олифант, сказав:
— Странно. Она даже кофе не выпила. — И кивнул в сторону каминной плиты.
Но Рикардсу нужно было задать Элис Мэар последний вопрос.
— Должно быть, время близилось к полуночи, — сказал он, — когда ваш брат вернулся вчера домой. Вы звонили ему на станцию, чтобы узнать, ушел он уже или если задерживается, то почему?
— Мне это и в голову не пришло, главный инспектор, — холодно произнесла она. — Ведь Алекс мне не ребенок и не муж, я избавлена от необходимости проверять, где он находится и чем занят. Я не сторож брату моему. [49]
Все это время Олифант не сводил с нее мрачного, подозрительного взгляда. Наконец он спросил:
— Но он ведь живет здесь, с вами, верно? Вы же общаетесь, разговариваете, нет? Вы должны были, к примеру, знать про его связь с Хилари Робартс. Вы эту связь одобряли?
Лицо Элис Мэар оставалось бесстрастным, но в голосе зазвучала сталь:
— Одобрение или неодобрение было бы здесь столь же нескромным и неуместным, как этот вопрос. Если вы желаете обсуждать личную жизнь моего брата, я посоветовала бы вам обратиться к нему лично.
Рикардс сказал очень тихо:
— Мисс Мэар, убита женщина, убита с необыкновенной жестокостью, труп ее изуродован. Эту женщину вы знали. Принимая во внимание это ужасное событие, надеюсь, вы не будете чувствовать себя слишком сильно уязвленной вопросами, которые порой могут показаться нескромными и неуместными.
Гнев сделал его красноречивым. Их взгляды встретились. Ни тот, ни другая не опускали глаз. Он знал, что его глаза полны ярости как из-за бестактности Олифанта, так и из-за ее ответа. Но выражение серых глаз, прямо встретивших его взгляд, прочесть было не так легко. Ему показалось, что он разглядел в них удивление, сменившееся настороженностью, невольное уважение и пробудившийся интерес.
А когда минут через пятнадцать она провожала посетителей к входной двери, он был несколько удивлен тем, что она протянула ему руку и, прощаясь, произнесла:
— Пожалуйста, простите меня, главный инспектор, если я была не слишком любезна. Ваша профессия не очень приятна, но необходима, и, разумеется, вам необходимо содействие. Что касается меня, я сделаю что могу.
И без ярко намалеванной вывески ни один из местных жителей не усомнился бы в том, в честь какого «нашего героя» назван лидсеттский паб. А любой чужак не преминул бы узнать адмиральскую шляпу со звездой, увешанную орденами грудь, черную повязку на глазу и подколотый пустой рукав. Рикардс рассудил, что ему приходилось видеть изображения лорда Нельсона и похуже, но очень редко. На этой вывеске он выглядел как переодетая мужчиной принцесса британского королевского дома.
Джордж Джаго, по-видимому, решил, что самым подходящим местом для беседы будет помещение бара, в данный момент погруженное в сумрак предвечернего затишья. Вместе с женой он провел полицейских к одному из столиков — деревянному, с витыми чугунными ножками, стоявшему вблизи огромного пустого камина. Все уселись вокруг стола, и Рикардс подумал, что они все вместе похожи на группку не очень-то близких по духу людей, собравшихся проводить спиритический сеанс. Пустота и полутьма зала вполне соответствовали бы такому занятию.
Миссис Джаго, угловатая женщина с острыми чертами лица и блестящими глазами, смотрела на Олифанта так, будто повидала на своем веку множество подобных типов и не потерпит с его стороны никакой фамильярности. Она была сильно накрашена. Красные пятна румян на щеках, губы широкого рта в такого же цвета помаде, пальцы с длинными, словно когти, ногтями, покрытыми кроваво-красным лаком, унизаны разнообразнейшими кольцами. Волосы ее, неестественно черные и блестящие, были подняты высоко надо лбом и уложены в три ряда тугих локонов, заколотых гребнями у затылка и над ушами. В плиссированной юбке и застегнутой высоко у шеи блузке из какой-то блестящей ткани в красную, белую и синюю полоску, с множеством золотых цепочек на груди, она напоминала третьеразрядную актрису. И вела она себя словно на прослушивании, куда явилась, чтобы получить роль официантки в дешевой комедии. Нельзя было придумать одежды, менее подходящей для деревенского паба, и тем не менее муж и жена Джаго, сидевшие рядышком, словно послушные дети, с одинаковым выражением радостного ожидания на лицах, казалось, не испытывали ни малейшей неловкости ни в этом баре, ни в отношениях друг с другом. Олифант счел для себя необходимым покопаться в их прошлом и, пока они трое ехали к пабу, изложил ставшие ему известными сведения. Раньше Джордж Джаго держал паб в Кэтфорде, но четыре года тому назад чета переехала в Лидсетт — отчасти из-за того, что брат миссис Джаго, Чарли Спаркс, имел там, на краю деревни, гараж и контору по прокату автомобилей, так что ему периодически бывал нужен помощник, согласный на сдельную оплату. Джордж Джаго иногда возил для него пассажиров, оставляя жену управляться в баре. Чета Джаго устроилась в Лидсетте вполне счастливо, и оба они принимали живейшее участие в жизни деревни, нисколько, по-видимому, не скучая по городской суете.
Что ж, Восточная Англия [50] принимала как своих даже более эксцентричные пары, чем эта, подумал Рикардс. Если на то пошло, приняла и его самого.
Джордж Джаго гораздо больше соответствовал образу деревенского трактирщика. Коренастый и плотный, с веселой физиономией и блестящими, часто моргающими глазами, он был полон с трудом сдерживаемой энергии. С этой самой энергией он, по-видимому, и взялся за создание интерьера своего паба. Бар — низкий зал с выступающими потолочными балками — был превращен в музей адмирала Нельсона, переполненный плохо подобранными и безвкусно размещенными экспонатами. Должно быть, Джаго обшарил всю Восточную Англию в поисках предметов, имеющих хотя бы самое отдаленное отношение к адмиралу. Над открытым камином висела огромная литография, изображающая сцену на палубе «Виктории»: Нельсон романтически умирает на руках у верного Харди. Остальные три стены были украшены картинами и гравюрами, посвященными, в частности, главным морским сражениям Нельсона: Нил, Копенгаген, Трафальгар; здесь висели и пара-тройка портретов леди Гамильтон, среди них — ужасающего цвета репродукция знаменитого портрета Ромни; [51] по обе стороны двери помещались мемориальные доски, а потемневшие дубовые балки потолка были увешаны по бокам рядами декоративных памятных кружек; очень немногие из них, судя по яркости красок, были подлинными. По верху одной из стен шел ряд сигнальных флажков — очевидно, передающих знаменитый сигнал, [52] а под потолком, видимо, для создания морской атмосферы в целом, была протянута рыбацкая сеть.