— Хорошо. Берем.
Должно быть, ни одна сделка не далась торговцу с такой легкостью.
За восемь лет супруги мало что изменили. Кое-где наложили свежую краску, переклеили обои в гостиной, куда почти не наведывались, — в общем, без нужды не расточали на уют ни денег, ни времени. Мэвис убирала на совесть, хотя и без удовольствия, но и без ее стараний дом выглядел чистым. Будто бы что-то в нем попросту отталкивало пыль и грязь, впрочем, как и близость, счастье, любовь. Отчего же теперь хозяин ощутил нечто вроде душевной связи, впервые осознал, что оставляет частичку сердца за аккуратно подстриженной оградой из лавра? Скейсу вдруг показалось страшно бросить дом на произвол судьбы, как боятся упустить из вида болтливого сообщника. Может статься, новые жильцы, распаковывая кастрюли со сковородками на этой самой кухне, нечаянно вслушаются в загадочную тишину, потянут воздух ноздрями — и с тревогой поймут, какие кровавые замыслы рождались в этих стенах… Однако съезжать все равно придется. Жертва скрывается в Лондоне, там он ее и выследит. А значит, нужно быть вольным, точно ветер, свободным от любых привязанностей, даже от воображаемого родства с домом, и от скудных пожитков, мешающих вести поиски, перемещаясь по городу безликим и неузнанным, легким, словно перекати-поле.
Скейс уже знал, с чего начать. Допив чай, он развернул карту Лондона и положил рядом с ней схему движения поездов метрополитена. Итак, женщины отправились по Кольцевой линии в западном направлении. Норман посчитал станции. Сент-Джеймсский парк находился примерно посередине, и если бы кому-то потребовалась остановка подальше, он поехал бы в обратную сторону. До Виктории можно было добраться и напрямую, Саут-Кенсингтон и Глочестер-роуд исключались по той же причине. Оставалось восемь станций между Кингз-Кросс и Хай-стрит-Кенсингтон. Разумеется, дамы могли пересесть на другую линию на Бейкер-стрит или в Паддингтоне, а то и вовсе покинуть город. Но Скейс не волновался по этому поводу. Он твердо верил: убийца с дочерью не поедут жить в деревню. В столице легче затеряться. Лондон не задает лишних вопросов, умеет хранить секреты и готов без усилий восполнить нужды десяти миллионов обитателей. К тому же девушка явно не провинциалка. Только жительница Лондона с такой неколебимой уверенностью ориентируется в путаной системе подземки на Кингз-Кросс. Да и билеты купила заранее. Значит, заехала в Йорк рано утром. Ну нет, они остались в Лондоне, и точка.
Норман проследил маршрут по карте. Блумсбери, Марилебон, Бэйсуотер, Кенсингтон. Районы совсем незнакомые, но он их еще изучит. И кстати, день прошел не так уж и зря. Мужчина выяснил, что у Мэри Дактон есть дочь, и даже выведал ее имя. Интересно, почему девушка сменила фамилию: отказалась, вышла замуж или была удочерена? По крайней мере обручального кольца у нее не было, это Скейс точно помнил. Конечно, ему немного не повезло, что дочь убийцы взяла билеты заранее. Спрашивается, зачем? Наверняка девушка хотела избавить бывшую заключенную от лишней головной боли, связанной с толкотней, шумом и стоянием в очереди. Отсюда вытекало неожиданное предположение. Поскольку девушка так заботится о матери, может, они собираются жить вместе хотя бы какое-то время? Это повысит шансы на успешный исход поисков. Если прочие нити оборвутся, дочь непременно выведет его на убийцу. Норман каллиграфическим почерком записал в свой дневник названия всех восьми станций и уставился на четкие буквы, будто на части головоломки, которые вот-вот перемешаются, встанут на места и выдадут готовый ответ — адрес Мэри Дактон.
Назавтра операция вступит в новую стадию. Нужно попробовать выследить женщину через ее дочь. Пусть даже они уже не вместе, нелишне разузнать, где проживает девушка. Скейс прошел в прихожую и достал телефонный справочник на буквы с «Л» по «Р». Ф.Р. Пэлфри там не упоминалась, но это не имело большого значения. Если ее удочерили, номер будет записан на имя приемных родителей. Первым делом следует обзвонить восьмерых Пэлфри, указанных в справочнике. Это самый логичный шаг — куда разумнее, чем целыми днями ездить по Кольцевой или прогуливаться по садам Кенсингтона и Блумсбери. Вот только надо бы придумать правдоподобную отговорку, достойный повод, чтобы беспокоить незнакомых людей, не вызывая подозрений. А если трубку снимет девушка, что тогда он скажет? Убийца ни в коем случае не должна почуять опасность. Стоит ей испугаться, сменить имя — и весь остаток жизни ему придется провести в отчаянных поисках, скорее всего бесплодных. Он ведь на двадцать лет старше преступницы. Смерть уже лишила Мэвис возможности насладиться возмездием, так что может лишить и его.
Скейс долго сидел в тишине кухни, обхватив ладонями чашку, и вдруг его осенило. Простая и верная идея пришла почти без усилий, как если бы давно ждала подходящей минуты, чтобы озарить разум. Чем дальше Норман размышлял, тем безупречнее она казалась. И как он не додумался раньше? Мужчина лег спать, в нетерпении призывая утро.
Мать вошла в комнату — и замерла, безмолвно озираясь и точно боясь промолвить хоть слово. Казалось, жилье безнадежно съежилось, пока здесь не было Филиппы. Перекрашенные подоконники, выцветшие половики, разные кресла — самоделка, дешевый компромисс, не правда ли? Девушка испугалась, что переоценила свои достижения.
— Нравится?
К чему эта нотка беспокойства? В конце концов, она сделала все, что могла. И ведь собственная комната лучше ночлежки. Тем более на каких-то два месяца…
— Очень.
Мать улыбнулась, но не так, как во время их первой встречи в тюрьме, а по-настоящему, от души.
— Здесь мило. Я даже не ожидала. Ты просто молодчина, что нашла такую красоту. Много пришлось потрудиться, да?
Голос женщины дрогнул, глаза подозрительно заблестели. Вид у нее был утомленный. Дорога и толчея наверняка явились тяжелым испытанием. Опасаясь, как бы подступившие слезы не прорвались на волю, Филиппа торопливо произнесла:
— Было весело. Я с удовольствием ходила по рынку, по магазинам. Кое-что помог найти Джордж, зеленщик из лавки. С той квартиры, на Кальдекот-Террас, я взяла лишь одну картину. Генри Уолтон, восемнадцатый век. На мой вкус, он, конечно, слегка сентиментален, почти викторианец, а все-таки полотно хорошее. По-моему, неплохо смотрится в этом свете и на этих обоях. Но тебе не обязательно оставлять его здесь.
— С радостью оставлю. Однако если хочешь, возьми себе. Где твоя комната?
— Тут, рядом с кухней. У меня потише и вид из окна красивее. У тебя светлее, только очень шумно. Если что, можем обменяться.
И они прошли в заднюю комнату. Мать долго смотрела на дворик за окошком и узкие полоски садов. Через несколько минут она обернулась и посмотрела вокруг.
— Это несправедливо, у меня гораздо просторнее. Бросим монетку?
— Зато я наслаждалась простором целых десять лет. Настала твоя очередь.
Филиппе хотелось спросить: «Полагаешь, ты сможешь быть счастлива здесь?» Глупая и самонадеянная фраза. Как будто легко взять и подарить счастье другому человеку. Странное чувство: впервые в жизни ей надо осторожнее выбирать слова, думать о том, не ранят ли они чужую душу. Казалось бы, это должно было воздвигнуть преграду между девушкой и матерью, но так не случилось. Филиппа сказала: