Женщина сделала пересадку, и Скейс проследовал за ней весь долгий путь по Северной линии, Бейкерлоо до станции Марилебон. Мисс Пэлфри так ни разу и не обернулась. Норман поднялся на эскалаторе, сжимая в ладони пятидесятипенсовую монету. Только бы контролер не отказался дать сдачу с такой суммы! Но все прошло как по маслу. Ему торопливо и неучтиво сунули в руку тридцать пять пенсов, и Скейс оказался за ограждением прежде, чем дама прошла половину вестибюля. Мужчина перевел дух, когда она снова проигнорировала короткую очередь у таксопарка и направилась в сторону Марилебон-роуд.
Тут Норман позволил себе слегка отстать. Путь надежно перекрывали несущиеся потоки машин и красные сигналы светофоров, а стоять вдвоем с женщиной на тротуаре казалось рискованным. Впрочем, как и не успеть пересечь дорогу вместе с ней. За несколько минут до следующего благоприятного сигнала миссис Пэлфри легко затеряется среди бурлящего движения Марилебон-роуд… И опять все получилось безупречно. По-прежнему не замечая незнакомца, который шел в нескольких ярдах от нее, хозяйка шестьдесят восьмого дома свернула на Сеймур-плейс.
Так вот куда она держала путь! Внушительное здание с изысканным резным гербом над карнизом. «Городской суд по делам несовершеннолетних» — гласила табличка над входом. Женщина исчезла за двойной зеленой дверью, сквозь которую доносился гам детских голосов, нестройный и пронзительный, будто на школьном дворе.
Скейс прошелся, обдумывая следующий шаг. Та, за кем он следит, явно не относится к разряду малолетних нарушителей или их ближайших родственников. Стало быть, она либо свидетельница, либо член городского магистрата. В последнее как-то не очень верилось, однако при любом раскладе трудно будет узнать, когда она снова появится. В конце концов мужчина решительно вошел и спросил у дежурного полицейского, можно ли присутствовать на слушании. В ответ раздалось вежливое «нет»; в подобных судах широкая публика не допускается. Норман поспешил объяснить:
— Моя подруга, ее зовут миссис Йелланд, проходит свидетельницей по одному делу, забыл название. Мы условились встретиться, когда все закончится. Вы не подскажете, когда мне лучше зайти?
— Смотря по какому делу, сэр. Тут ведь сегодня проводится не одно заседание. Если будет выступать зашита, слушание затянется. В любом случае раньше вечера можете не ждать свою знакомую.
Мужчина возвратился на Марилебон-роуд и, присев на скамью автобусной остановки, пораскинул мозгами. Есть ли смысл убивать время, пока не выйдет миссис Пэлфри? По зрелом размышлении это показалось ему разумным. Действительно, если его догадки верны и убийца с дочерью живут где-то здесь, возле Риджентс-парка, значит, приемная мать девушки впервые очутилась поблизости и, возможно — как знать? — не устоит перед искушением навестить Филиппу по дороге домой. Решено: Скейс подкараулит ее вечером. Жаль, рядом нет книжного магазина, чтобы притвориться увлеченным любителем чтения. Остается одно — неторопливо прогуливаться, не упуская из вида парадное крыльцо суда, но и не привлекая к себе внимания. Скучновато, конечно, фланировать туда-сюда и напряженно следить за дверью, зато насчет подозрительности своего поведения можно не беспокоиться. Тут ведь не сельская улица, где за чужаками глазеют от нечего делать из-за штор. Главное — расхаживать со спокойным видом, тогда никто и не заметит. Ну а если заметит — что с того? Пожалуй, он стал чрезмерно осторожен. В Лондоне только три человека, от которых нужно скрывать свое присутствие, причем один из них еще долго не выйдет на улицу.
Тем временем Норман решил наведаться в публичную библиотеку на Марилебон-роуд — раз уж девчонка из тех, кто покупает книги, есть надежда, что она даже завернет туда, — ну а потом прогуляться вновь по розовому саду Риджентс-парка. Наверняка на Бейкер-стрит найдется местечко, где можно перекусить парой бутербродов и выпить кофе. Мужчина посмотрел на часы. Десять утра, отлично. Поправив рюкзак на плече, он двинулся в сторону Бейкер-стрит.
Хильда вовсе не желала заседать в суде по делам несовершеннолетних, но Морис однажды заявил беспрекословным тоном, дескать, пора бы ей «завести себе какое-нибудь хобби за пределами кухни», а жена его коллеги как раз предложила место в магистрате и помогла продвинуть ее кандидатуру. Муж одобрил затею:
— Думаю, ты принесешь там пользу. В магистрате — сплошь верхушка среднего класса. Где им знать, какую жизнь ведут их подопечные! Эти мелкие снобы поросли мхом удобных предрассудков, которые не мешало бы вытрясти. Твой опыт здесь будет весьма кстати.
Морис намекал на ее детство, прошедшее в крохотном домике с террасой в беднейшем квартале Руислип, где занавески вешали рисунком наружу, поскольку мнение соседей подменяло собой уют и свод морали, на общеобразовательную школу, на рабочих-родителей, чьей самой большой мечтой было устроить единственную дочь служащей в банк; семье приходилось отказывать себе во многом ради ежегодного отпуска в одном и том же пансионе в Брайтоне.
Так-то оно так, да только здесь, по левую руку от председателя, под самым королевским гербом, ее прошлое не имело значения. К примеру, леди Дороти, ее обычная соседка, всю жизнь прожила на Итон-сквер, проводя выходные не где-нибудь, а в окрестностях Норфолка, в подновленном доме приходского священника, построенном аж в семнадцатом веке. Однако, даже не разделяя судьбы детей и родителей, взирающих на нее с покорностью, злобой или страхом, женщина без труда разделяла их чувства. В общении она неизменно проявляла бойкий здравый смысл и чуткость, которую трудно было заподозрить, глядя на это грузное тело, облаченное в твидовый костюм, и слушая резкий, надменный голос. Стоило ей пробежать глазами заключение общественной комиссии с неизбежным упоминанием о супруге, находящемся в местах лишения свободы, о множестве детей и недостатке всего остального, как леди Дороти наклонялась вперед и оживленно спрашивала мать малолетнего правонарушителя:
— Вижу, вашего мужа сейчас нет дома. Тяжело, должно быть, воспитывать четверых сыновей в одиночку. И офис, где вы работаете уборщицей, неудобно расположен: в самом Холбоне. Далековато добираться. Как же вы ездите, по Центральной линии?
Видимо, уловив непритворный интерес и сострадание, которых миссис Пэлфри никак не могла расслышать в голосе своей соседки, бедная женщина, раскачиваясь на краешке стула, с готовностью изливала душу, как будто судебный зал опустел и они с леди Дороти остались наедине: дескать, верно, за этой ребятней нужен глаз да глаз, и туго приходилось, да уж, а Вейн — он мальчонка хороший, дома не балует, вот только скучает по папке, да еще связался с шайкой Биллинга, ну а в школу не ходит, потому как обижают его там кто постарше, и пыталась было водить силком, но ей самой к восьми на работу, час потеряешь — вычтут из зарплаты, да и вообще, сынок поддался дурному влиянию, а на работу ездить нетрудно, разве что дорого, цены-то подскочили, а на автобусе бесполезно, они с утра почти не ходят…
Леди Дороти слушала — и кивала, словно с детства ездила на переполненном общественном транспорте, добираясь в Холборн, чтобы помыть чей-то офис. Между ними возникала некая связь. Несчастная женщина ощущала нотку сострадания, пусть и не высказанного вслух, от чего ей сразу становилось легче. Как, по-видимому, и ее собеседнице. Хильде припомнились чьи-то слова, относящиеся к леди Дороти: «Она цацкается с каждой подопечной, как с женой начальника своего мужа. Смешно — а ведь срабатывает!»