— Безусловно. Все доказательства налицо.
— Но я не хочу строить догадки, читая реалистичную прозу. Пусть автор говорит как есть. Понимаю, викторианская эпоха не располагала к открытости, однако и такая застенчивость в интимных вопросах ни к чему.
— Вот уж никогда не считала Джордж Элиот застенчивой, — улыбнулась дочь. — Впрочем, если ты так хорошо разбираешься в романах того времени, почему бы не побаловать себя и полотнами? Давай сегодня же утром отправимся в Королевскую академию [38] на выставку викторианских шедевров. Она открыта до семнадцатого. А потом, как собирались, можем пойти в Галерею Куртолда, [39] если, конечно, не пресытимся искусством.
— Вряд ли я сумею хоть чем-то пресытиться, даже искусством.
И вот наконец они столкнулись лицом к лицу с человеком из прошлого Филиппы. Ничего не попишешь, рано или поздно такое должно было случиться. Досадно только, что этим человеком оказался не кто иной, как Габриель Ломас.
Он тихо подкрался к ним во внутренней галерее, когда мать и дочь стояли перед «Банями Каракала» кисти Альма-Тадема [40] и внимательно изучали пояснения в музейном каталоге. Юноша был совершенно один, но Филиппу удивило даже не это. Зачем он вообще здесь появился?
Тронув Мэри Дактон за локоть, девушка произнесла:
— Это мой приятель, Габриель Ломас. Габриель, это моя мама. Она теперь в Лондоне, и мы решили побыть вместе.
Молодой человек проявил завидное хладнокровие. На секунду — не дольше — его надменное лицо окаменело, и пальцы чуть не смяли край каталога. Потом он с легкостью проговорил:
— Приятное времяпрепровождение, ничего не скажешь. А почему бы нам не оторваться от этих сверкающих глазных яблок и не сходить подкрепиться в «Фортнум энд Мейсон»? Ну а после я собирался заглянуть в «Тейт». Выставка Генри Мура [41] уже закрыта, но разве для ее посещения нужен особый повод?
Губы юноши улыбались, в голосе звучала приличествующая случаю смесь интереса и удовольствия, однако глаза, старательно избегавшие в открытую пялиться на мать Филиппы… Это был взгляд инквизитора. Девушка прямо посмотрела собеседнику в лицо.
— Благодарю тебя, Габриель. Мы идем в Галерею Куртолда, а отобедаем чуть позже. У нас на сегодня очень большие планы.
Филиппа знала: воспитание и гордость не позволят молодому человеку навязывать свое общество.
— Я тут беседовал по телефону с твоей приемной матерью, — как ни в чем не бывало продолжал он. — Она сказала, мол, ты залегла на дно. Меня заинтриговала ее таинственность.
— Не понимаю, с какой стати. Разве Хильда не объяснила, что я решила три месяца пожить отдельно? Проверить, как я справлюсь без их помощи, а заодно накопить материал для книги.
Вторая отговорка прозвучала довольно жеманно, и девушка предпочла бы вовсе без нее обойтись, зато в отличие от первой она больше походила на правду. Половина выпускников до сих пор «набиралась опыта» для первого романа, словно бы тот валялся подобно мусору на гладкой поверхности их прилизанных жизней.
— А как же Париж, Рим, Равенна? — допытывался Габриель. — Сначала ты вроде копила на Великое Путешествие перед Кембриджем.
— Не такое уж и великое. Мозаики Равенны подождут. У меня вся жизнь впереди.
— Может, возьмешь выходной и сходишь со мной на вечерний балет… втроем, разумеется?
Глаза Ломаса так и косились на Мэри Дактон, горя любопытством.
— Нет, Габриель, спасибо. Сейчас я ни с кем не встречаюсь. Иначе затея потеряет смысл. Не хочу ни разыскивать друзей, если станет одиноко, ни бежать домой при первых же трудностях.
— Глядя на тебя, я бы не сказал, что вам живется хорошо. С другой стороны, тебе не грозит одиночество-Женщина отстранилась от них и стала с нарочитым вниманием читать каталог, явно не желая принимать участие в беседе. Молодой человек проводил ее изумленным, слегка презрительным взором.
— Ладно, увидимся в Кембридже.
— До Кембриджа.
— Разрешишь себя подвезти?
— Ох, Габриель, не знаю! Впереди еще уйма времени. Возможно, я с тобой свяжусь.
— Что ж, как говорил Цицерон: «abiit, excessit, evasit, erupit». [42] Передавай привет Альфреду Сислею.
— Какому Сислею?
— Ну как же, «Снег в Лусьенне». Вы же собирались в Галерею Куртолда. Удачного эксперимента.
Он приподнял правую бровь, изобразив гримасу легкого сожаления, в которой девушка, однако, уловила намек на мину соучастника в заговоре. Юноша повернулся, учтиво поклонился Мэри Дактон — и был таков.
Девушка подошла к матери.
— Извини. Я думала, он уехал из Лондона. Вот уж кого не ожидала увидеть здесь, да еще в одиночестве. А ведь прикидывался, что презирает викторианское искусство. Впрочем, рано или поздно мы должны были наткнуться на кого-нибудь из моих знакомых. Надеюсь, тебя это не слишком беспокоит.
— Меня беспокоит другое: теперь ты не можешь приглашать их в гости.
«Приглашать в гости». От этих слов повеяло уютом гостиной комнаты, ароматом домашних лепешек на салфеточках и бутербродов, щедро намазанных рыбной пастой, благоуханием чая, разлитого в лучший сервиз. Филиппа никогда не сидела в подобных комнатах; странно, что образ возник в ее голове с такой отчетливой живостью.
— Да я и не собиралась никого звать, — возразила девушка. — Нам ведь и так хорошо. За три года в Кембридже Габриель мне еще надоест. Лучше скажи, тебе здесь не скучно?
— Ну что ты. Скучно! Даже не думай.
— Как он тебе показался?
— Красивый молодой человек. Красивый и уверенный в себе.
— Уж этого ему не занимать. Да иначе и быть не может. За всю свою жизнь парня ни разу не стряхнуло с трона в центре Вселенной.
Девушка вдруг нахмурилась. В самом ли деле Габриель воспринял то давнее постельное поражение философски? Что, если он из тех мужчин, которые способны на мелкую, подлую месть? Словно прочитав ее мысли, мать произнесла:
— Мне он показался опасным.
— Не льсти ему. Ломас не опаснее любого другого молодого самца, тем более для нас. Нам с тобой некого бояться.