— Миллисента продала мне свою долю совершенно добровольно, причем по честной цене. Ей не на что жаловаться. Если я уеду отсюда, начатое дело продолжится все равно, вне зависимости оттого, что случится со мной. — Он улыбнулся Джулиусу: — Я знаю, что вы неверующий, так что найду для вас другой авторитет вместо Господа. Как насчет Шекспира? «Готовьсяк смерти, а тогда и смерть, и жизнь — что б ни было — приятней будет» note[5].

III

Когда они вышли из комнаты, Дэлглиш спросил:

— Вы думаете, ему и правда грозит настоящая опасность?

— Не знаю. Возможно, сегодня он оказался ближе к смерти, чем кому-то хотелось.

Корт чуть помолчал и добавил со снисходительно-ласковой насмешкой в голосе:

— Глупый старый комедиант! «Готовься к смерти, а тогда и смерть, и жизнь — что б ни было — приятней будет». Я уж думал, мы углубимся в «Гамлета» и выслушаем, что «решимость — это все». Одно ясно. Он не разыгрывал храбреца. То ли не верит, что кто-то в Тойнтон-Грэйнж покушается на его жизнь, то ли считает, будто знает своего врага, и уверен, что может с ним — или с ней — справиться сам. Или это он разжег огонь. Погодите, сейчас перевяжу руку, а потом поедемте выпьем. Судя по вашему виду, вам сейчас стаканчик не помешает.

Однако Дэлглишу надо было еще кое-что сделать. Он оставил громогласно изъявляющего опасения Джулиуса на милость Дот Моксон и двинулся обратно в «Надежду» за фонариком. Пить и правда хотелось, но он успел только глотнуть холодной воды из-под крана. Хотя окна оставались распахнутыми, за каменными стенами маленькой гостиной было так же душно и жарко, как в день его приезда сюда. Когда Дэлглиш закрывал дверь, висевшая рядом сутана качнулась, и он снова уловил слабый, немного пыльный церковный запах. Матерчатая спинка и ручки кресла чуть лоснились в тех местах, где на них покоились руки и голова отца Бэддли. Дух старого священника еще витал здесь, хотя Дэлглиш чувствовал его присутствие слабее, чем в первые дни. И общения с этим духом не выходило. Чтобы получить совет отца Бэддли, требовалось идти тропами хоть и знакомыми Дэлглишу, однако непривычными. И по некоторым из них он не считал себя вправе ходить.

И вообще Адам на удивление устал. Холодная вода с резким металлическим привкусом лишь подчеркнула эту непонятную усталость. Мысль об узкой кровати на втором этаже, о том, чтобы броситься на это жесткое ложе, казалась почти неотразимой. Даже смешно — такое незначительное усилие, а он настолько вымотался. А еще почему-то было ужасно жарко. Дэлглиш поднес руку ко лбу — на пальцах остались липкие и холодные капли пота. Похоже, у него поднялась температура. В больнице ведь предупреждали, что лихорадка может вернуться. Внезапно Дэлглиша разобрала дикая злость — на врачей, на Уилфреда Энсти, на себя самого.

Как просто было бы собрать вещи и вернуться к себе в Лондон. Там, над Темзой, так прохладно и спокойно. Никто бы не искал его — все думали бы, что он еще в Дорсете. Или можно оставить Энсти записку и просто уехать — весь западный край в его распоряжении. Для выздоравливающего найдется сотня мест получше этого погрязшего в клаустрофобии и эгоизме приюта, якобы желающего через страдание достичь любви и самоочищения. Приюта, где люди шлют друг другу ядовитые анонимные письма, устраивают детские и злобные выходки или, устав ждать смерти, сами бросаются навстречу забвению. И ведь в Тойнтоне его ничто не держит, упрямо твердил Дэлглиш, прижавшись горящим лбом к холодному квадратику стекла над раковиной, который, судя по всему, служил отцу Бэддли зеркалом для бритья. Должно быть, это просто последствие болезни — глупое слабоволие и нерешительность. Болезнь держит его здесь, не дает уехать. И он ведет себя не как человек, твердо вознамерившийся покончить с расследованиями, а просто как фанатик любимой работы.

Выходя из коттеджа и начиная долгий путь к вершине утеса, Адам никого не увидел. На побережье еще вовсю сияло солнце — казалось, что перед закатом свет стал даже ярче. Зеленые подушки мха на крошащихся каменных стенах слепили глаза. Каждый цветок переливался, словно самоцвет, и тихо мерцал в дрожащем от зноя воздухе. А когда Дэлглиш наконец добрался до башни, она сверкала, точно полированное черное дерево, и как будто чуть покачивалась, расплывалась. Казалось — протяни руку, и черные стены растают. Длинная черная тень пролегла через мыс, точно указующий перст.

Пока не стемнело, Дэлглиш принялся за изучение местности вокруг башни. Фонарик он решил приберечь для поисков внутри. У крыльца лежала неряшливая груда обгорелой соломы и прочего мусора, но легкий ветерок, неизменно дующий на этом открытом месте, уже разворошил ее, утащив отдельные обрывки почти к самому краю утеса. Дэлглиш начал осмотр с земли под стенами башни, потом расширил круг и все же ничего не нашел, пока не добрался до груды булыжников примерно в пятидесяти ярдах к юго-западу от башни.

Камни имели довольно оригинальную форму, поскольку являлись не столько природным образованием, сколько результатом прихоти строителя башни, который вздумал выложить оставшиеся со строительства камни в виде миниатюрной горной гряды. Эта гряда тянулась полукругом, а острые пики высотой от шести до восьми футов были обрамлены круглыми холмами. Неплохое убежище для того, кто хочет незаметно пробраться либо на тропу с обрыва, либо обходным путем к проселочной дороге.

Здесь-то, за одним из больших валунов, Дэлглиш и нашел то, что ожидал найти: легкую коричневую сутану, плотно скатанную и засунутую в трещину между двумя камнями поменьше. Больше ничего обнаружить не удалось — ни отпечатков ног на сухом плотном дерне, ни жестянки, от которой пахло бы керосином. (Почему-то он рассчитывал найти банку из-под керосина. Хотя солома и сухая трава с первого этажа башни вполне могли дать сильное пламя, коммандер сомневался, что они так хорошо занялись бы от одной брошенной спички.)

Он сунул сутану под мышку. Будь это настоящее расследование, поиски убийцы, судебные эксперты внимательнейшим образом изучили бы ее на предмет каких-либо ниток, пыли, пятен керосина, любой биологической или химической связи с кем-либо из Тойнтон-Грэйнж. Однако это не было настоящим расследованием. А даже если бы на сутане и обнаружились нитки от конкретных брюк, рубашки, куртки или даже платья кого-то из Тойнтон-Грэйнж, что бы это доказывало? Безусловно, любой из персонала мог вырядиться в соответствии с забавными представлениями Уилфреда о рабочей одежде. То, что сутана оказалась здесь, вероятно, свидетельствовало, что ее хозяин предпочел спуститься вниз по тропе, а не уйти по дороге — иначе отчего бы не продолжать маскарад? Разве что это была женщина, обычно не носившая сутаны. В таком случае она сильно рисковала, что ее заметят на мысе вскоре после пожара. И все же никто — ни мужчина, ни женщина — не пошел бы в подобном наряде по тропе. Этот путь был быстрее, но значительно труднее, а сутана бы путалась в ногах и мешала идти. И на ней точно остались бы красноречивые следы песка или водорослей с затянутых зеленью камней пляжа. Или сутану могли оставить здесь специально, чтобы Дэлглиш нашел ее, как письмо в бюро отца Бэддли, — в том самом месте, где он бы скорее всего стал искать. Зачем было вообще ее бросать? В скатанном виде она бы не мешала ни спускаться с утеса, ни пробираться вдоль моря.