«Будешь в Блайборо, вспомни меня», –

Ты сказала, как если бы было

В мире средство надежнее силы,

Что к тебе привязала меня.

Околдован мой разум тобой,

Снова жаждет он в месте священном

Вспомнить лик, без того незабвенный, –

Ищет он новой встречи с тобой.

И в Блайборо, и где угодно

Не быть душе моей свободной.

«Это метафизическое сочинение, как большинство малозначительных стихов, написано с задней мыслью. И ты знаешь, с какой именно. Не стану утверждать, будто хотел бы, чтобы ты была здесь, со мной. Но я определенно хотел бы быть там, с тобой. Тут витает дух смерти и дух мерзости. Не знаю, какой из них хуже. Если только позволит Гос­подь и суффолкская полиция, вечером в пят­ницу буду в Лондоне. Был бы рад, если в это время ты оказалась бы в Куинхайте».

Очевидно, письмо заняло больше време­ни, чем казалось Далглишу. Тетя постучала в дверь и сказала:

– Адам, гости уходят. Ты не хочешь с ними попрощаться?

Далглиш спустился вниз вместе с ней. Го­сти и в самом деле были уже у дверей. Адам с удивлением заметил, что на часах двадцать минут двенадцатого. На его возвращение никто не обратил внимания, как прежде никто не заметил его исчезновения. Огонь в камине погас, оставив кучку белого пепла. Брайс как раз помогал Селии Кэлтроп надеть пальто.

– Ах, как некрасиво было с нашей сторо­ны засиживаться допоздна, – сказала та. – А ведь мне так рано вставать. Вечером позво­нила Сильвия из «Сетон-хауса» и попросила отвезти ее с утра в гостиницу к Реклессу. Она хочет сообщить ему нечто очень важное.

Лэтем, уже стоявший на пороге, обернулся.

– Что она имеет в виду?

– Откуда мне знать, дорогой Оливер? – пожала плечами мисс Кэлтроп. – Она намек­нула, что ей известны какие-то обстоятель­ства, связанные с Дигби. Скорее всего, бед­няжка Сильвия просто выдумывает, вы ведь ее знаете. Но разве я могла ей отказать?

– И она даже не пояснила, в чем дело? – настаивал Лэтем.

– Нет. А мне не хотелось доставлять ей удовольствие расспросами. Впрочем, силь­но торопиться утром я, пожалуй, не буду. Если буря не стихнет, вряд ли мне удастся ночью выспаться.

Лэтем явно хотел еще о чем-то спросить Селию, но она уже вышла. Тогда он рассеян­но попрощался с хозяйкой и последовал за остальными. Вскоре до слуха Далглиша до­несся приглушенный стук захлопываемых дверец и шум автомобильных моторов.

4

Далглиша разбудил вой ветра. Часы в гостиной как раз отзвони­ли трижды, и первой мыслью было: как странно, что такой нежный и ненавязчивый звук способен прорваться сквозь какофо­нию ненастья. Адам лежал и слушал. Сон по­немногу уходил, ему на смену пришло сна­чала неопределенно приятное ощущение, потом легкое возбуждение. Далглиш любил эти монксмирские штормы. Удовольствие было знакомым и понятным: привкус опас­ности, иллюзия парения над хаосом и без­дной, контраст между уютом постели и не­истовством ночи. Адам не испытывал ни малейшей тревоги. «Пентландс» уже четыре­ста лет выдерживал натиск суффолкских ветров. Не рухнет он и сегодня. За минувшие годы Далглишу не раз приходилось слышать те же звуки. Четыреста лет люди лежали не­настными ночами под этим кровом и при­слушивались к реву моря. Один шторм по­хож на другой; описать их можно лишь при помощи избитых клише.

Адам лежал и слушал, как ветер бешеным зверем бьется о стены, как неумолчно роко­чет прибой, как монотонно шелестит дождь, как в редкие минуты затишья с крыши на подоконник осыпается мелкая галька. Без двадцати четыре шторм, казалось, вдруг уго­монился. В какой-то момент стало так тихо, что Далглиш слышал собственное дыхание. Вскоре он задремал.

Проснулся он от порыва ветра столь сви­репого, что дом весь содрогнулся. Море заг­рохотало так яростно, словно намеревалось обрушить свои валы прямо на крышу «Пен-тландса». Ничего подобного Далглишу преж­де слышать не приходилось, даже в Монкс-мире. Спать при подобном грохоте было невозможно. Адама охватило неудержимое желание встать и одеться.

Он включил лампу, и тут в дверях его ком­наты появилась тетушка, ее старый клетча­тый халат был застегнут на все пуговицы, волосы тяжелой волной перекинуты через плечо.

– Пришел Джастин, – сказала тетушка. – Он считает, что нужно проведать Сильвию Кедж. Возможно, придется вытаскивать ее из дома, так как море хлынуло на берег.

Далглиш потянулся за одеждой.

– Как он вошел? Я ничего не слышал.

– По-моему, это неудивительно. Наверно, ты спал. Джастин пришел пешком. Он гово­рит, что дорогу залило, на машине не про­ехать. Нам придется идти через мыс. Джас­тин пробовал дозвониться до береговой охраны, но с ними нет связи.

Тетушка вышла, и Далглиш, бормоча про­клятья, поспешно оделся.

Одно дело лежать в тепле и уюте, прислу­шиваясь к звукам бури; другое – карабкать­ся по открытому всем ветрам мысу в поис­ках приключений, которые пришлись бы по нраву разве что мальчишке, любителю острых ощущений или неисправимому ро­мантику.

Адам не мог подавить абсурдное раздра­жение против Сильвии Кедж, словно она сама была во всем виновата. Уж кому, как не ей, следовало бы знать, способен ее дом выдержать бурю или нет! Скорее всего, Брайс драматизирует. Если уж «Дом кожев­ника» выдержал наводнение 1953 года, то как-нибудь устоит и сегодня. Но ведь девуш­ка – калека. Действительно, надо проверить, как она там. И все-таки прогулка предстоя­ла преотвратная. В лучшем случае утоми­тельная, неприятная и бесполезная. В худ­шем случае, особенно если учесть присут­ствие Брайса, она грозила превратиться в фарс.

Когда Далглиш спустился вниз, тетушка уже ждала в гостиной. Она успела собрать рюкзак, приготовить термос и полностью одеться. Очевидно, когда она заходила в ком­нату к племяннику, халат был надет поверх платья. Далглиш вдруг понял, что приход Брайса не явился для тетушки неожиданно­стью и что Сильвия Кедж, возможно, в самом деле находится в опасности.

Брайс, наряженный в тяжелый, длинный клеенчатый плащ и огромную зюйдвестку, стоял посреди комнаты – мокрый и блестя­щий, он напоминал живую рекламу рыбных консервов. В руках Брайс держал моток тол­стой веревки, причем имел при этом вид профессионального спасателя, всецело пре­данного своему благородному делу.

– Если придется добираться вплавь, вся надежда на вас, дорогой Адам, – объявил он. – У меня, увы, астма. – Брайс покосился на Далглиша и скорбно добавил: – Да и пла­вать я, по правде говоря, не умею.

– Конечно, конечно, – кисло пробормо­тал Далглиш. Неужели Брайс в самом деле думает, что в такую ночь придется еще и пла­вать? Однако затевать дискуссию не имело смысла. Далглиш испытывал ощущение че­ловека, ввязавшегося в заведомо дурацкое предприятие, отказаться от которого не хва­тает духа.