— Нужно принять меры предосторожности, — ровно сказал Корбек, почесывая шею. В этих сараях химзавода были проклятые вши. — Я не говорю о прямом неповиновении…
— Я понимаю, о чем вы. Мой старый позывной — «наковальня». Пусть это будет сигнал к согласованию приказов в обход Модайла, если в этом возникнет необходимость. Я не хочу оказаться в опасности из-за неопытности командующего. Пусть даже и действующего из лучших побуждений, как Модайл.
Корбек кивнул. Ему нравился Балвер. И он надеялся, что до их плана дело не дойдет.
Прошел еще день дымной тишины за Куртиной. Нервы начали сдавать. Пока продолжался обстрел, сохранялась хотя бы иллюзия, что кто-то ведет войну. Ожидание — худший враг солдата — начинало собирать свою дань. Беспокойные умы имели слишком много времени на волнения, страх, догадки. Почти три четверти миллионной армии торчали на позициях у южной Куртины улья Вервун, не имея чем заняться, кроме как дремать, тревожиться, наблюдать за спектральными вспышками Щита высоко в небе и изводить себя собственным воображением.
УКВГ был занят. Шестьдесят семь дезертиров или подозреваемых в уклонении были казнены только в первые двадцать четыре часа.
Днем двадцать седьмого дня солдаты на Стене обратили внимание на зловещие щелкающие и звякающие звуки, доносящиеся из дымовой завесы внизу. Шум моторов, огромная сервосистема, стук механизмов, грохот приводов, скрип металла. Казалось, что штурм начнется в любой момент.
Но звуки просто продолжались до темноты и участились ночью. Они были чуждыми и непонятными, словно крики невиданных существ в неизвестных механических джунглях.
Двадцать восьмой день прошел в тишине. Механические звуки утихли на заре. К полудню дым начал рассеиваться, особенно когда юго-западный ветер пригнал дождевые тучи с берега. И все же видимость оставалась слабой, по-прежнему не хватало освещения. В сером мареве уничтоженных трущоб ничего нельзя было рассмотреть.
На двадцать девятый день наблюдатели на Стене у Сондарских врат заметили небольшую группу зойканских танков, движущихся по магистрали рядом с Южным шоссе, в двух километрах от Стены. С экстренного разрешения Штаба домов в Главном хребте они навели шесть батарей и вибрационных пушек и открыли огонь. По всей линии обороны прокатилось ликование, просто потому, что солдаты наконец-то получили видимого врага и цель, что наконец-то закончилось затишье. Обстрел продлился двенадцать минут. Ответного огня не последовало. Когда же рассеялся дым, не было не только следа танков, по которым они палили, но даже их обломков.
Вечером того же дня сервосистемы снаружи снова ворчали и звенели, но не постоянно. Маршал Кроу держал воодушевляющую речь, обращенную к народу и солдатам с информационных экранов. Она помогла снять напряжение, но Гаунт понимал, что Кроу должен был выступать с подобными речами ежедневно всю последнюю неделю. Кроу заговорил только сейчас, по совету комиссара Каула. Несмотря на неприязнь, Гаунт видел, что Каул действительно понимал политические нужды войны. Он был чрезвычайно искушен в этом деле. Каул тем же вечером подписал указ, обязывавший всех офицеров, как УКВГ, так и регулярную армию, обходить линии обороны и поднимать настроение. Гаунт именно этим и занимался с тех самых пор, как его части были выведены на позиции, курсировал между Хасским западным и Вейвейром. В ходе этих туров он был впечатлен решительностью и дисциплинированностью Вервунского Главного, солдаты которого занимали защитные укрепления вместе с его людьми. Он отчаянно молил Императора, чтобы первая схватка не поколебала их решимости.
Тем вечером, направляясь по внутренней магистрали проведать части Роуна в Хасском западном, Гаунт нащупал в кармане пальто печать лорда Часса, врученную ему лейб-гвардейцем. Пока что не выдавалось времени посетить вельможу. Гаунт повертел значок в обтянутой перчаткой руке, ведя машину по колоннаде. Может, этой ночью, после осмотра Хасского западного.
Возможности так и не представилось. Ближе к полуночи, когда Гаунт еще только взбирался по лестнице в главной башне, начался Первый зойканский штурм.
Несмотря на экстренные приготовления, никто в улье не был действительно готов к нападению. Настолько внезапно оно началось. Его начало возвестил слаженный залп тысяч танков и самоходных орудий, подобравшихся через пустоши наружных трущоб на расстояние менее километра от Стены. Рев сотряс улей, и огни взрывов озарили ночное небо. Впервые враг обстреливал Куртину, в упор ударив по главной Стене, в основном по ее верхней части. Точно наведенные минометные залпы обрушились на вершину Стены, находя уязвимые зазоры между Стеной и Щитом. Другой яростный ливень взрывов колотил по воротам или скалывал керамитовую броню с самой Стены.
Ошеломленные защитники растерялись. Сотни сразу погибли или были тяжело ранены, а крепостная Стена во многих местах была серьезно повреждена. Офицеры привели в чувство шокированных солдат, и начался ответный обстрел. Они начали сражаться, радостное неистовство охватило людей улья Вервун. Наброситься на врага, наконец-то! Излить гнев огнем. После столь долгого ожидания это было приятно. Это было облегчением.
Огневая мощь Куртины сейчас проредила зойканские силы, приближающиеся к низу Стены. Улей Вервун расстелил поле смерти на четыреста метров за Стеной и методично уничтожал танки и людей, прорывающихся вперед. Позднее были произведены подсчеты, из которых следовало, что Зойка потерял сорок-пятьдесят тысяч солдат и свыше 6 тысяч боевых машин под вервунским огнем в первые часы атаки.
Но само количество врагов давило как физически, так и психологически. Сколько бы сотен ни падали замертво, новые тысячи невозмутимо занимали их места, маршируя по трупам погибших. Они были бездумны и лишены страха перед всеобщей гибелью. Наблюдая за этим со своей позиции в Вейвейре, Брин Майло понял, что это было именно то, чего он и боялся: безумная тактика хаоситов, которую военные Вервуна просто-напросто не приняли во внимание.
«Можно было поставить лазганы на автообстрел наверху Стены, — писал позднее генерал Ксанс из Севгрупп, — и убить десятки только затем, чтобы увидеть, как дыра, которую ты пробил, затягивается солдатами за те минуты, что ты тратишь на смену силовых батарей. Если мерить войну количеством нанесенного урона, то мы победили в ту же ночь. К сожалению, это не тот случай».
— Сколько же их… — Это были последние слова, записанные на вокс-установку остолбеневшим офицером Вервунского Главного в Сондарских вратах, прежде чем один из укавэгэшников застрелил его и взял его потрепанные силы под свой контроль.
В Хасском западном Гаунт прибыл на главный вал сразу после того, как ракетный снаряд вынес кусок стены и снес голову полковнику Фрадеру, командиру этого участка. Гаунт принял командование, подозвав вокс-связиста из Вервунского Главного и схватив трубку. Гаунта сопровождал офицер связи Даур, уверенно передававший команды всем отрядам в зоне слышимости. Гаунт был рад, что он с ним. Даур знал башню и людей по своей службе здесь, и они лучше подчинялись офицеру из своих. Многие, похоже, испытывали благоговейный ужас перед имперским комиссаром. Гаунт расценил этот страх как средство управления, но не мог избавиться от отвращения к тому, что сотворила железная хватка УКВГ с боевым духом местных солдат.