— Лампа разогрелась, — сказала она. — Три отметки.

Рядом с лампой лежал металлический прут. Денек взял его и выжег на теле девушки три отметки, как она и просила. К ее чести, Джинн даже не дрогнула.

Закончив с прутом, Денек аккуратно протер ожоги пропитанной антисептиком марлей и вышел из-под тента так же быстро, как и появился.

— Эти шрамы, — решился спросить Сципион. — Что они означают?

Она выгнула шею, чтобы было лучше видно, и дотронулась до одной из самых верхних татуировок.

— Метки убийств, — ответила она. — По одной за каждого уничтоженного металлоголового. У всех в этом лагере есть такие.

Сципион насчитал по меньшей мере семнадцать меток. Раньше он видел, как ветераны ордена наносят похожие на свои доспехи.

— Я так понимаю, эти три — за последнюю облаву. У тебя самый высокий счет, я прав?

Джинн стала перевязывать ожоги свежими полосками марли, но не смогла достать до самого нижнего.

— Не поможете мне?

— Я не апотекарий, — предупредил Сципион, подойдя ближе и приложив последний лоскут ткани. Приходилось быть аккуратным, потому как латные рукавицы плохо подходили для деликатной работы и уж тем более — для полевой медицины.

— Спасибо. — Джинн отступила на шаг, натянула на плечи сначала свежий костюм, затем пальто и обернулась лицом к Сципиону. Ее глаза были похожи на осколки стекла. — Да, у меня их больше всего. И я удвою, утрою, многократно умножу их число, пока не сдохнет последний из этих механических ублюдков.

Сципион уловил нечто знакомое в ее поведении, словно взглянул в зеркало. Горечь, злоба, бессилие, гнев. Он гадал, какая потеря довела ее душу до такого отчаяния.

— Многих боевых братьев тебе пришлось похоронить?

— Нет, но я видела, как умирают мои друзья и товарищи. И еще я потеряла семью — моего мужа. Правда, некроны тут ни при чем.

— Мои соболезнования, — сказал он, в действительности не ощущая к ней сострадания. Его глаза бегали по картам и схемам, разложенным на столе. — Вы хорошо знаете эти горы?

Джинн невесело рассмеялась.

— Мы пытаемся выжить и умираем среди этих утесов уже почти год. Так что — да, мы прекрасно знаем горы.

Сципион подошел к столу. Около его края лежал маркер, и Вороланус нарисовал им кольцо вокруг Холмов Танатоса.

— Здесь, — сказал он, стрелкой обозначая предполагаемое направление удара Ультрамаринов по позициям артиллерии некронов в обход их защитных кордонов. — Ты знаешь какой-нибудь проход к этому участку?

Где-то с минуту Джинн внимательно изучала карту.

— Теперь ты должен мне уже дважды.

Сципион с удивлением посмотрел на девушку.

— Ты не похожа на людей, которых мне приходилось встречать раньше.

— Большинство не видели того, что видела я, и не переживали того, что пришлось мне. — Сидя на ящике, она принялась разбирать свое оружие. — Ты знаешь, сколько раз я умирала там, в этом ледяном аду? Ну ладно, едва не умирала. — Джинн подняла четыре пальца. — Это заставляет по-другому взглянуть на вопросы бытия.

Хотя лицо Сципиона по-прежнему не отражало никаких эмоций, твердость девушки восхитила его. Что-то проглядывало в ней, что-то великое и непоколебимое. Где бы она ни находилась и во что бы ни была облачена, в ее словах и действиях сквозило нечто большее, чем виделось на первый взгляд. Не неуважение, нет. Решительность и бесстрашие, которые позволили Джинн Эвверс выделиться из людской толпы. Редкие качества, которые обычно приписывают генералам и великим полководцам вроде Махария, Крида или Яррика. Она оставалась всего лишь шахтером, которому пришлось стать воином, но ее харизма и сила духа были неоспоримы.

— Дважды? Как так? — наконец спросил Сципион, стараясь подыграть ей.

Джинн взяла в руки маркер и ткнула им в центр кольца Ультрамаринов.

— Ваши молитвы были услышаны, Ангел.

Глава десятая

Его смертная сущность уже давно канула в небытие, но Сахтаа Жаждущий Плоти все еще мог найти себе жертву. Иные чувства теперь направляли его, и хотя он не мог до конца осознать инстинкты своего машинного разума, он научился использовать их.

Лед и снег покрывали его тело, скрывая во всепоглощающей белизне. Обрывочные воспоминания затмевали взор. Картины далекого прошлого, которое он, казалось, уже забыл, всплывали вновь, искаженные, словно помехи на пикт-записи. Заснеженные горы превратились в высокие дюны, тундра вокруг — в пустынные равнины, простирающиеся на много лиг. И были города, настолько крохотные, что сливались в темные пятна, и птицы-падальщики стаями кружились в лучах жаркого послеполуденного солнца.

Сахтаа страстно желал вновь насладиться теплом светила, ощутить его лучи на шее и спине, но нервы его были мертвы, а тело являло собой лишь холодное искаженное подобие того, что принадлежало ему до биопереноса. Где-то в процессе, возможно, во время Долгого Сна, его энграммические схемы, хранившие следы памяти, оказались повреждены. Теперь было трудно отличить прошлое от настоящего, старое от нового. Это терзало разум Сахтаа, и ему хотелось кричать.

Поначалу лагерь показался ему целым вражеским поселением, окруженным высоким частоколом с проемами деревянных ворот. Затем он увидел его истинный облик: кучку неказистых палаток, в которых ютилась его новая «одежда».

Он сгорбился и позволил вьюге поглотить его самого и его жалких спутников. Они были лишь кусками пожеванной плоти, и корка засохшей крови покрывала рты свежевателей, которыми они обгладывали сами себя.

— Мы — гули… — произнес Сахтаа, но слуги не ответили ему.

Теперь им нужно обойти, избегая при этом генно-модифицированных воинов.

Сахтаа жаждал крови. Жаждал получить назад свою кожу.

«О, как же я голоден…»

Фуг похлопал себя руками по телу уже, должно быть, раз в пятидесятый. Лучше не стало. Ни многослойный плащ, ни подбитая мехом куртка, ни защитный комбинезон не спасали от лютого мороза — и ему это очень не нравилось. Буря усилилась. Видимость была практически нулевой. Он взглянул на магнокль, лежавший у его мерзнущих даже в палатке ног, и решил не трогать его. Капитан Эвверс сказала предельно четко: сканировать периметр каждые пятнадцать минут, но Фуг слишком окоченел, чтобы пошевелиться. Да и все равно, какой от этого прок? Теперь их защищают космические десантники. Он видел их, шагающих взад и вперед, словно ожившие статуи, которые совершенно не тревожит холод. Другие люди не такие крепкие. Фуг не видел причин, почему ему нельзя найти себе более теплый тент и с головой закопаться в спальный мешок.

Часовой все еще оплакивал свои несчастья, когда внезапно заметил что-то вне палатки, метрах в пятидесяти в стороне. Что именно, сказать было трудно — ветер поднял непроглядный снежный вихрь. Фуг потянулся к магноклю.