— Я была не одна. Трина знала. — Лу посмотрела на меня. — Она очень мне помогла.
— Ничего я не делала, — сказала я, обнимая Томаса. Мама поставила перед ним жестянку с шоколадными конфетами, и он утратил интерес к разговору. — Только слушала. Ты все сделала сама. Ты сама все придумала.
— И что толку? — Лу прислонилась к отцу, в ее голосе звенело отчаяние.
Папа приподнял ее лицо за подбородок, чтобы дочка на него посмотрела.
— Но ты сделала все, что могла.
— И проиграла.
— Кто сказал, что ты проиграла? — Папа, глядя с нежностью, отвел ее волосы с лица. — Я перебрал все, что знаю о Уилле Трейноре, все, что знаю о таких людях, как он. И я скажу тебе одно. Сомневаюсь, чтобы этого парня вообще можно было переубедить, если уж он решился. Он тот, кто он есть. Нельзя изменить характер человека.
— Но его родители! Как они могут позволить ему покончить с собой? — вступила мама. — Что они за люди?
— Обычные люди, мама. Миссис Трейнор просто не знает, что еще можно сделать.
— Для начала — не везти его в эту чертову клинику! — Мать разозлилась, на ее скулах вспыхнули красные пятна. — Я бы сражалась за вас обеих и за Томаса до последнего вздоха.
— Даже если он уже пытался покончить с собой? — спросила я. — И очень мучительным способом?
— Он болен, Катрина. У него депрессия. Нельзя позволять уязвимым людям делать то, о чем они… — От ярости мама проглотила язык и вытерла глаза салфеткой. — У этой женщины нет сердца. Нет сердца! И подумать только, что они втянули Луизу во все это! А еще мировая судья! Казалось бы, мировые судьи должны различать добро и зло. Кто, как не они? Мне ужасно хочется отправиться к ним и привезти его сюда.
— Все не так просто, мама.
— Нет. Вовсе нет. Он уязвим, и она не вправе даже помышлять об этом. Я в шоке. Бедный парень, бедный парень! — Она встала из-за стола и, забрав остатки курицы, широким шагом вышла из кухни.
Луиза наблюдала за ней не без удивления. Мама никогда не злилась. Кажется, она не повышала голоса с 1933 года.
Папа покачал головой, явно размышляя о чем-то другом:
— Я тут подумал… Теперь понятно, почему не видно мистера Трейнора. А я все гадал, куда он подевался. Решил, они поехали всей семьей отдыхать.
— Они… они уехали?
— Я не видел его последние два дня.
Лу осела на стуле.
— Вот дерьмо, — не сдержалась я и закрыла Томасу уши руками.
— Это завтра.
Лу посмотрела на меня, и я подняла взгляд на календарь на стене.
— Тринадцатое августа. Это завтра.
Лу ничего не делала в тот последний день. Она встала раньше меня и смотрела в кухонное окно. Шел дождь, затем прояснилось, затем снова пошел дождь. Она лежала на диване с дедушкой, пила чай, приготовленный мамой, и каждые полчаса я наблюдала, как она молча бросает взгляд на часы на каминной полке. Ужасное зрелище. Мы с Томасом отправились купаться, и я попыталась уговорить ее присоединиться к нам. Я сказала, что мама присмотрит за ребенком, если мы потом пройдемся по магазинам. Я предложила сходить вдвоем в паб, но Лу отказалась и от этого.
— Что, если я ошиблась, Трина? — спросила она так тихо, что расслышала только я.
Я взглянула на дедушку, но он не отрывал глаз от скачек. По-моему, папа до сих пор тайком делал за него двойные ставки, хотя уверял маму, что нет.
— В смысле?
— А если мне следовало поехать с ним?
— Но… ты сказала, что не можешь.
Небо было серым. Сестра смотрела на унылый пейзаж сквозь безукоризненно чистые окна.
— Да, сказала. Но мне невыносимо не знать, что происходит! — Ее лицо сморщилось. — Невыносимо не знать, что он чувствует. Невыносимо, что я даже не смогу попрощаться.
— Так лети! Ты еще можешь успеть на рейс!
— Слишком поздно. — Она закрыла глаза. — Я не успею. Осталось всего два часа… до окончания процедур. Я проверила. По Интернету. — (Я ждала.) — Они не… делают… этого… после половины шестого, — изумленно покачала головой Лу. — Как-то связано со швейцарскими чиновниками, которые должны присутствовать. Им не нравится… удостоверять… что-либо в нерабочее время.
Я едва не засмеялась. Но я не знала, что ей сказать. Я не могла представить, каково ждать и знать, что сейчас происходит где-то далеко. Я никогда не любила мужчину, как она, по-видимому, любила Уилла. Конечно, мужчины мне нравились, я их хотела, но иногда казалось, что во мне не хватает какой-то микросхемы чувствительности. Я не могла представить, как оплакиваю кого-либо из них. Единственный эквивалент, который я смогла изобрести, — Томас, ожидающий смерти в чужой стране, и едва эта мысль пришла мне на ум, как я чуть не рехнулась, настолько чудовищной она была. Поэтому ее я тоже засунула в дальний угол воображаемой картотеки в ящик с этикеткой «Немыслимо».
Я села рядом с сестрой на диван, и мы молча посмотрели «Приз первой победы» в три тридцать, затем заезд с гандикапом в четыре и следующие четыре заезда, напряженно глядя в телевизор, как будто поставили на победителя все до гроша.
А затем позвонили в дверь.
Луиза соскочила с дивана и через мгновение очутилась в прихожей. Она рывком распахнула дверь, и от того, как она это сделала, остановилось даже мое сердце.
Но на пороге был не Уилл. Это была молодая женщина, накрашенная ярко и безупречно, ее волосы обрамляли подбородок аккуратным каре. Она сложила зонт, улыбнулась и потянулась к большой сумке, которая висела у нее на плече. На мгновение мне пришло в голову, что это сестра Уилла Трейнора.
— Луиза Кларк?
— Да?
— Я из «Глоуб». Можно с вами побеседовать?
— «Глоуб»?
В голосе Лу чувствовалось замешательство.
— Вы из газеты? — Я встала у сестры за спиной и заметила блокнот в руке женщины.
— Можно войти? Всего на пару слов об Уильяме Трейноре. Вы ведь работаете на Уильяма Трейнора?
— Без комментариев, — сказала я и захлопнула дверь у женщины перед носом, прежде чем та успела что-либо добавить.
Сестра в шоке стояла в прихожей. Она вздрогнула, когда в дверь снова позвонили.
— Не отвечай, — прошипела я.
— Но откуда?..
Я принялась толкать ее вверх по лестнице. Она еле передвигала ноги, как будто во сне.
— Дедушка, не открывай дверь! — крикнула я. — Кому ты говорила? — спросила я, когда мы добрались до площадки. — Кто-то им рассказал. Кто в курсе?
— Мисс Кларк, — женский голос просочился в щель для писем, — дайте мне всего десять минут… Мы понимаем, что это очень щекотливый вопрос. Мы хотели бы узнать вашу часть истории…