— Они ее продают. И получают такие деньги, которые им и не снились.
На кухне воцаряется мертвая тишина.
— Два-три миллиона фунтов? Но мы заплатили за нее всего двести евро.
— Надо же, прямо «Антикварное шоу»! — На лице Кристен появляется счастливая улыбка.
— В этом весь Дэвид. Он как царь Мидас. Все, к чему он прикасался, превращалось в золото, — наливает себе бокал вина Свен. — Какая жалость, что появилась та фотография с картиной в твоем доме. Думаю, не имея других свидетельств, они вряд ли смогли бы доказать, что картина у тебя. А они это точно знают?
Лив вспоминает о Поле. И у нее внутри все опускается.
— Да, — отвечает она. — Они это точно знают.
— Ну ладно, — садясь рядом с Лив, кладет ей руку на плечо Свен. — Нам надо найти тебе хорошего адвоката. Причем срочно.
Следующие несколько дней Лив ходит точно во сне, в висках стучит, сердце бьется как сумасшедшее. Она посещает дантиста, покупает молоко с хлебом, заканчивает работу к назначенному сроку, относит Фрэн кружки с чаем, а потом поднимается с ними обратно наверх, так как Фрэн жалуется, что Лив забыла положить сахар. Но все как-то не откладывается в памяти. Она вспоминает о поцелуях Пола, об их случайной встрече, о его предложении помочь. Интересно, планировал ли он все с самого начала? И, с учетом стоимости портрета, не была ли она с самого начала жертвой грандиозного обмана? Она набирает в Google «Пол Маккаферти» и читает отзывы о его работе в антикварном отделе нью-йоркской полиции, о его «таланте криминалиста», «стратегическом мышлении». И все ее прежние представления о нем исчезают как дым. Мысли вихрем крутятся в голове, мозг лихорадочно работает, причем уже в другом — опасном — направлении. Ей уже дважды становилось так плохо, что приходилось вставать из-за стола и, прислонившись лбом к холодной фарфоровой раковине, сбрызгивать лицо холодной водой.
В ноябре прошлого года КРВ помогла вернуть Сезанна еврейской семье из России. Стоимость картины составляла примерно пятнадцать миллионов фунтов. Причем, согласно информации в разделе «О компании» на ее сайте, КРВ работает за комиссионные.
Он посылает ей уже три сообщения: «Мы можем поговорить? Я знаю, что тебе тяжело, но, пожалуйста, давай все обсудим». И все это звучит вроде бы разумно. Словно он человек, заслуживающий доверия. Она спит урывками и с трудом заставляет себя есть.
Мо наблюдает за Лив, но на сей раз ничего не говорит.
Лив продолжает бегать. По утрам. Случается, что и по вечерам. Ведь когда бегаешь, то ни о чем не думаешь. И вообще, можно не есть, а иногда и не спать. Она бежит до тех пор, пока не начинают гореть икры и болеть легкие, которые, кажется, вот-вот взорвутся. Теперь она бегает по новому маршруту: по закоулкам Саутуарка, через мост и дальше в сияющие улочки Сити, — сталкиваясь на ходу с банкирами в строгих костюмах и секретаршами со стаканчиками кофе в руках.
В пятницу в шесть часов вечера она направляется на пробежку. Вечер прохладный, но удивительно красивый, такое ощущение, что весь Лондон стал фоном для романтического фильма. Изо рта вылетают облачка пара, и она натягивает на голову шерстяную шапку, которую обязательно снимет поближе к мосту Ватерлоо. Вдалеке светятся огни Квадратной мили, [29] по набережной ползут автобусы, на улицах стоит оживленный гул. Она подключает к своему iPod наушники, закрывает парадную дверь, бросает ключи в карман коротких штанов и переходит на бег. Она позволяет себе бездумно плыть по волнам танцевальной музыки, не оставляющей места для грустных мыслей.
— Лив. — Он заступает ей дорогу, и она спотыкается, вытягивает вперед руку, но, когда понимает, кто перед ней, тут же, словно обжегшись, отдергивает ее. — Лив, нам надо поговорить.
На нем коричневая куртка, воротник поднят от холода, под мышкой какие-то бумаги. Их взгляды встречаются, она, не думая, круто разворачивается и, стараясь справится с сердцебиением, бежит назад.
Он за ее спиной. Она не смотрит назад, но слышит его голос, прорывающийся сквозь танцевальные ритмы. Она включает музыку на полную мощность, но все равно ощущает, как от его шагов дрожит тротуар.
— Лив! — трогает он ее за плечо, и тогда она инстинктивно поднимает правую руку и в приступе ярости с размаху бьет его по лицу.
Пол настолько потрясен, что, прижав к носу ладонь, машинально пятится назад.
— Оставь меня в покое! — снимая наушники, кричит она. — Проваливай!
— Мне надо с тобой поговорить. — У него между пальцев сочится кровь. — Господи! — стонет он, бросает бумаги, засовывает руку в карман, достает большой носовой платок и пытается остановить кровь. Другую руку в знак примирения он поднимает вверх. — Лив, я знаю, что ты на меня сейчас злишься, но…
— Злюсь на тебя? Злюсь на тебя? Это даже близконе отражает, что я сейчас по отношению к тебе чувствую! Ты обманом проник в мой дом, навесив мне лапши на уши, будто нашел мою сумочку, запудрил мне мозги, уговорив лечь с тобой в постель, и тут — вау! какой сюрприз! — прямо перед тобой висит картина, которую тебя наняли найти за жирный куш в виде комиссионных.
— Что? — Из-за носового платка на лице его голос звучит глухо. — Ты что, думаешь я специально украл твою сумочку? Что я всеподстроил? Ты с ума сошла?
— Не подходи ко мне! — Голос ее дрожит, глаза горят. Она идет по дорожке прочь от него, и прохожие, привлеченные их криками, уже начинают останавливаться.
— Нет.Послушай меня, — идет он за ней. — Удели мне хотя бы минуту. Да, я бывший коп. Но я не занимаюсь воровством сумок и тем более их возвращением. Я встретил тебя, и ты мне сразу понравилась, но потом, по какой-то злой причуде Судьбы, оказалось, что у тебя именно та картина, которую меня наняли отыскать. И можешь мне поверить, если бы я мог перепоручить эту работу кому-нибудь другому, то непременно так и сделал бы. Мне очень жаль. Но ты должна меня выслушать. — Он опускает руку, которой прижимал к лицу носовой платок, у него на губе кровь. — Лив, картина была украдена. Я миллион раз проверял и перепроверял документы. На портрете — Софи Лефевр, жена художника. Ее забрали немцы, а вскоре исчезла и картина. Ее украли.
— Это было сто летназад.
— И ты считаешь, что ты права? А ты хоть представляешь, каково это, когда у тебя силой отнимают любимую вещь?
— Самое смешное, что да, — презрительно фыркает она. — Прекрасно знаю.
— Лив, я не сомневаюсь, что ты хороший человек. И понимаю, что история с картиной оказалась для тебя ударом, но если ты хоть немножко подумаешь, то примешь правильное решение. Время ничего не меняет, и черное не становится белым. А твоя картина была украдена у семьи той несчастной девушки. Портрет — это все, что от нее осталось, и он по праву принадлежит им. И самым правильным будет вернуть его назад. — Его голос звучит мягко, почти вкрадчиво. — Когда ты узнаешь правду о том, что с ней произошло, то, уверен, посмотришь на портрет Софи Лефевр другими глазами.