– Да, было хорошо. Но теперь – уходи.
Он удивился:
– Но как же? Мы ведь хотели вместе позавтракать? – Он потянулся куда-то, пошарил на тумбочке, посмотрел на табло своего мобильного телефона. – Завтрак еще не закончился.
– Нет. Уходи, – сказала я, закрывая глаза и поворачиваясь к нему спиной. – Я не пойду с тобой завтракать. И вообще, никогда не приходи ко мне больше.
Я не слышала, а чувствовала, как он помолчал несколько секунд. Потом поверхность кровати немного поднялась – это он встал. Я не смотрела в его сторону, но будто видела: он одевается. Потом он снова присел рядом, на край – зашнуровывал ботинки. Потом раздались шаги, они стали удаляться, и тихо захлопнулась дверь. Я осталась одна. Я еще полежала. Потом вдруг резко вскочила и села на постели. Обвела взглядом комнату – она была пуста. Холодный, скучный свет падал из окна – это солнце закрыла одинокая туча. Бешенство напало на меня. Я встала на четвереньки и стала крушить постель – она не поддавалась. Головные валики – это не подушки, их можно бить, но нелься скомкать, поднять, вонзить в них кулаки, бросить на пол. Я переключилась на одеяло. Я пинала это невинное создание рук человеческих, я сжимала его, будто мяла тесто, я рычала, рвала углы зубами, я бесновалась, обливаясь потом, не помня себя. Наконец я бросила одеяло на пол, свалив со стола стеклянный кувшин с принесенными мне ромашками. Вода пролилась, замочив ткань, ромашки выпали, но кувшин не разбился. Я опомнилась. Подняла кувшин, подняла одеяло, отжала мокрый конец, развесила сушиться на стуле. Потом собрала ромашки, сломала их стебли и отнесла в ванную комнату в мусорную корзину. Потом я вернулась в комнату и повалилась навзничь на кровать поперек, без подушки, без валика, без одеяла. Кровать еще хранила чужой запах. Запах был мне одновременно и приятен, и невыносим. Он свидетельствовал о моем предательстве. Я снова встала, подошла к тумбочке, открыла банку с растворимым кофе, понюхала – так делают в парфюмерных магазинах. Мне бы больше хотелось пожевать кофейные зерна, но в номере их не было. Я поставила банку рядом с собой, снова легла на постель. Закрыла глаза.
«Что же, Танька, – услышала я вдруг знакомый голос с небес. – А ведь ты сейчас поступила как обыкновенная шалава!»
Я молчала.
«Да, дружок! – ЕГО голос будто надо мной издевался. – Это и есть самое что ни на есть настоящее предательство!»
Я не отвечала, но слезы сами вдруг полились из моих глаз.
«А как красиво ты хотела все изобразить! – Голос напирал на меня, он давил, обвинял, разрастался, заполнял мое существо. – Я уж тут чуть было не уписался от умиления: Танька едет в Париж для того, чтобы повидаться со мной, вспомнить меня. Подышать со мной одним воздухом! Какое благородство! Какая красота души! А свелось все к банальному…»
– Ты не смеешь так говорить! – шептала я куда-то в направлении окна. – Я действительно так по тебе скучала! Я до сих пор скучаю по тебе. Я скучаю по твоему телу. Я даже тоскую по той несправедливости, с которой ты поступал со мной.
«Какая же в моем отношении к тебе несправедливость? – удивился голос. – Ты получала, что заслуживала».
– Неправда! Неправда! – я от слез теряла силы к сопротивлению. – Я ни разу тебе не изменила за все годы! И за те, что была с тобой, и за те, что ты был не со мной, и даже за те, что я была уже без тебя…
«Что же, милая, уповать на прошлые заслуги! Сегодняшний эпизод все перевешивает!» – ОН все издевался надо мной, все потешался, все ерничал…
– Это нечестно! Это вышло случайно! У меня просто не осталось сил, чтобы быть одной! – Я и сама не поняла, как из меня выскочили эти слова. Голос как будто даже обрадовался:
«Вот это ты правду сказала, что у тебя больше не осталось сил. Ну так надо оценивать силы, прежде чем брать на себя тяжелую ношу. К тому же я тебя ни о чем не просил».
– Не просил? – Я вдруг села на постели. В моей памяти будто открылась некая запрятанная коробка. И эпизоды моей прошлой жизни стали выскакивать из нее один за другим. – Не просил? – я уже говорила громко, вслух и смотрела в окно, будто именно там, в сером небе, находился тот, к кому я обращала свои слова. – Значит, это не ты просил меня провезти в этих чертовых бусах какие-то бумажки, то порошки… Значит. Это не ты просил меня рискнуть разок, ради тебя. Только один разок ради тебя. Но потом эти разы становились все чаще. Да, с тобой в Париж я ездила только раз. Но ты возил меня по Москве. Возил с собой в Питер, еще куда-то, и каждый раз я надевала на себя эти бусы. И когда мы приезжали, ты часто оставлял меня одну – уставшую, голодную. Хватал эти африканские мерзости и куда-то уносил. Потом возвращал мне их, уже не такие тяжелые, как раньше, и заваливался спать. А я смотрела на тебя, спящего, и думала, что я могу сделать для тебя что угодно. Лишь бы ты снова и снова просил меня: «Танька! Давай съездим с твоими бусами еще разок!» Я одна любила тебя так, как больше никто не любил.
«Откуда ты знаешь, что никто?»
– О любви судят не по словам, а по делам. Больше, чем я, для тебя никто ничего не делал. Я даже сама себе приказала не вспоминать, что фактически ты использовал меня как связную. Как глупую закланную овцу, которая за тебя пойдет в тюрьму и даже на Голгофу…
«Ну, это уже гордыня! Максимум, что ты бы получила – это пять лет. А если бы хорошо себя вела. Тебя бы выпустили как ранее не судимую по амнистии. Подумаешь, пять лет, если любишь!»
– Ты подлец! – крикнула я.
«А еще говорила, что ты МЕНЯ любишь. Любовь нужна была прежде всего тебе самой…»
Я обессиленно замолчала. У меня больше не было аргументов. Туча в окне ушла, и я снова увидела чистое небо. Все-таки в этот мой приезд погода в Париже была замечательная.
А не вскрыть ли вены, пока Ленка не вернулась? – мелькнула мысль. Где-то по краешку сознания прошло видение площади перед моргом у Нотр-Дам. К тому же я не хотела портить Ленке дни перед свадьбой. Нет! В Париже оставалось быть три дня, с самоубийством можно было и подождать, по крайней мере, до возвращения в Москву. Уж если приспичит, можно это дело обделать потихоньку и дома. Так сказать, не отходя от кассы…
Мне захотелось есть. Я вытерла слезы. С сожалением подумала, что завтрак я пропустила – не хватало еще встретить внизу Михаэля. Я влезла в юбку, взяла свое новое пальто. Оно нравилось мне все больше. Умываться, краситься, причесываться не хотелось. Я помотала головой, чтобы дать волосам свободу. Сойдет и так. Я подошла к окну, чтобы его закрыть. Сверху мне подмигнуло осеннее солнце. Совсем как мой друг – он любил отпустить мне парочку гадостей, после чего чувствовал себя превосходно.
– Свинья! – вдруг сказала я прямо солнцу и с силой захлопнула окно. Несколько прохожих, случайно проходивших мимо гостиницы, с удивлением на меня посмотрели. Я извинилась. Они поняли, что ничего со мной не случилось, и пошли дальше, каждый к своей жизни.
* * *
Тем временем повозка катилась по будто игрушечной улочке, уставленной магазинчиками и уютными кафе. Почти в каждом окне красовалось изображение королевской лилии, а у каждого входа – деревянная кадка с цветущим в ней олеандром. Георгины, розы, фиалки образовывали огромную круглую клумбу в центре крошечной площади, так что казалось, будто площадь существует для того, чтобы все могли любоваться цветами. Повозка сделала по площади круг и снова подъехала к замку.