– Тетя Зоя, а вот вы бы хотели, чтобы ваш муж кто был?
Прожевав, она задумалась, вздохнула и сказала:
– Ну, вот, например, шо€фер. Партейный.У нас в подъезде был сосед, Михаил Михайлович Веревкин. У него на двери была роскошная латунная табличка с завитками. Он был эстрадный чтец.
Напротив дома, на углу Каретного и Садовой, был продмаг под названием «Угловой». Однажды я пошел туда за водкой. Встал в очередь. А передо мной стоял Веревкин. Вдруг он оборачивается ко мне и говорит:
– Вы, наверное, будете брать «Московскую»?
Я говорю:
– Ну да, разумеется.
Он говорит:
– А я беру «Кубанскую». И вам рекомендую. На пятнадцать копеек дешевле, а результат, заверяю вас, абсолютно идентичный!У Веревкина была жена, Электра Борисовна. Она говорила: – Вся жизнь ушла на обеды. У меня муж и два кота. И все трое едят разное.
В некоем областном театре шла пьеса местного автора – о Пушкине.
Михайловское. Ссылка. Глушь и темень. Буря завывает.
Пушкин сидит, водит пером по бумаге.
Арина Родионовна вяжет у окна.
Пушкин читает стих:
– Выпьем с горя, где же кружка?
Няня отвечает, гремя посудой в шкафчике:
– Сейчас, Саша, вот кружка, давеча все перемыла-перетерла. Сердцу будет веселей.
Вдруг колокольчик звенит, шаги, дверь – влетает Пущин.
– О, Александр!
– О, Жанно!
Обнимаются, уходят в другую комнату. Няня вяжет.
Возвращаются.
Пушкин говорит:
– Няня, послушай! В Петербурге молодые дворяне захотели свергнуть царя и дать простому народу свободу и права!..
И так далее. Целый монолог о декабристах.
Няня откладывает вязанье, перебивает его восторги:
– Ах, Саша, Саша! Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа.
Секретарю парткома одного учреждения на служебный адрес пришла красивая открытка из Израиля. Пока ее несли из общего отдела в партком, человек пять успели прочитать: «Дорогая Зоя Ивановна! Добрался благополучно, потихоньку устраиваюсь. Напишу подробнее, когда будет о чем. А пока – до свидания. Всегда Ваш Миша Шульман».
Зоя Ивановна очень удивилась такому добродушию Михаила Абрамовича Шульмана, которого она со всей партийной прямотой долбала и травила, пока он был «в подаче», а потом, когда он оказался «в отказе», настояла на его увольнении.
Через две недели пришла новая открытка. «Дорогая Зоя Ивановна! Наконец я нашел того человека. Он сказал, что все в порядке. Ближе к делу напишу. Миша».
Сотрудники начали слегка коситься на Зою Ивановну, а она заявила в компетентные органы о своей полной непричастности. Там ей велели не волноваться.
А на работе ее ждала третья открытка. «Зоя Ивановна! Это как раз то, что нужно. Ждите сообщения. М.».
Сотрудники выражали Зое Ивановне сочувствие, ругали евреев за их еврейские штучки. Но ей казалось, что это неискренне. В компетентных органах ее успокаивали, предлагали посмеяться и забыть, объясняли, что она остается в полном доверии руководства. Но она не верила.Она нервничала и озиралась, и ждала новую открытку от Миши Шульмана. Открытки не было, а сотрудники шушукались, отводили глаза и замолкали, когда она проходила мимо, и поэтому она сначала долго лечилась от нервов, а потом ушла на пенсию и теперь каждый день ходит на почту, проверяет, нет ли ей письма до востребования.
В начале пятидесятых один иностранец приехал в Москву и прямо из первого ряда партера влюбился в артистку Русского народного вокально-танцевального ансамбля. Действуя через свое посольство, он добился встречи. Подруги скинулись и одолжили ей денег на новое платье, поскольку ослепительной феей она была в сценическом наряде, а в собственных обносках ее бы не узнал никакой влюбленный принц.
Он и в самом деле был почти что принц, то есть очень богатый, известный и влиятельный человек. Это сообщила подругам будущая миллионерша, когда со свадьбой было все решено. «В общем, девчонки, будете в наших краях – увидимся…» Смешно! Выпили, поплакали и распрощались.
Но времена меняются, и Вокально-танцевальный ансамбль стал довольно часто выезжать на гастроли за границу и наконец очутился в той самой стране.
По справочнику отыскали адрес. Собирались тайком, потому что надо было как-то оторваться от «ответственного прикрепленного», он же «искусствовед в штатском», – времена изменились, но еще не окончательно.
Оторвались. Это оказалось страшно далеко, в пригороде, три версты от автобусной остановки. Шагали весело – хотелось своими глазами посмотреть, как на самом деле живут богатые иностранцы.
Дошли. Высокий кованый забор, бежевый дом за лужайкой. Кнопка на калитке. Позвонили. Вышел швейцар. Девушки кое-как объяснили, кто они и кого им нужно. Швейцар ушел, долго пропадал, а потом вернулся и спросил – какова, собственно, цель визита?
Тут самая злая подруга закричала: «Она нам деньги должна! Мани! Гельд! Аржан!»
Швейцар снова ушел, но в этот раз вернулся очень скоро и с поклоном протянул узкий конверт.
Деньги оказались очень кстати – на такси. А то бы опоздали на дневную репетицию.
Это теперь кругом сплошные граждане зарубежных государств. А раньше по пальцам пересчитать можно было, когда разговаривал с живым иностранцем.
Мы с ребятами даже соревновались, у кого иностранцев больше.
У меня был сын коммуниста Роберт Ричардович, о котором я здесь рассказывал. Еще в наш дачный поселок приезжал таксист Обри Генрихович. Тоже англичанин. По-русски говорил очень плохо. Когда его спрашивали: «А как будет по-английски то-то и то-то?» – не понимал и злился. Или делал вид, что не понимал. В отличие от Роберта Ричардовича, который говорил на прекрасном русском языке без акцента, но все время читал английские книги и готов был долго объяснять про past perfect continuous.
Это были какие-то ненастоящие иностранцы. Роберт Ричардович – как профессор из иняза, а Обри Генрихович – как таджик из горного кишлака.
Зато настоящая иностранка жила на соседней даче. Милда, латышка, домработница у Дыховичных.
Как-то раз утром я пошел к Ване Дыховичному – мы с ним вчера договорились кататься на лодке.
Прихожу, дверь закрыта.