– Бальведа, – сказал он, усмехнувшись, – не разочаровывай меня. Я предпочитаю борьбу… Но мне показалось, что ты склоняешься к моей точке зрения.
– Нет, – вздохнула она, – вовсе нет. Можешь списать это на мою подготовку в Особых Обстоятельствах. Мы учимся думать обо всем. Я просто дала пессимистическую оценку.
– А я всегда думал, что ОО не допускают подобных мыслей.
– Тогда подумайте еще разок, господин мутатор. Бальведа подняла брови. – ОО допускают любые мысли. Вот это и пугает людей больше всего.
Как показалось Хорзе, он понял, что женщина имеет в виду. Особые Обстоятельства всегда были орудием нравственного шпионажа в руках Отдела Контактов, острым клинком агрессивной дипломатической политики Культуры, самой элитарной элитой в обществе, отвергающем элитарность. Даже до войны положение ОО и представление об этой организации внутри мира Культуры были весьма двусмысленными. Романтика, сопряженная с опасностью, этакая изощренная сексуальность (другого слова и не подберешь), подразумевающая невоздержанность, совращение и даже насилие.
Само существование ОО было окутано атмосферой таинственности (и это в обществе, буквально боготворившем открытость), за которой непременно должны были скрываться недостойные, постыдные деяния и нравственная вседозволенность (и это в обществе абсолютных ориентиров: жизнь – хорошо, смерть – плохо, удовольствия – хорошо, боль – плохо), что одновременно притягивало и отталкивало, но в любом случае возбуждало.
Никакая другая часть Культуры не выражала ценностей этого общества настолько полно и не применяла на практике фундаментальные представления Культуры настолько оголтело. И в то же время именно эта часть Культуры менее всего воплощала в себе ее самые характерные свойства.
С наступлением войны Контакт стал армией Культуры, а Особые Обстоятельства – ее аналитическим и разведывательным подразделением (эвфемистическое название стало чуть прозрачнее, только и всего). Но положение Особых Обстоятельств внутри Культуры с наступлением войны изменилось к худшему. На это подразделение сваливали всю вину, которую чувствовали за собой граждане Культуры, изъявив готовность вступить в войну; его презирали, как всякое неизбежное зло, поносили за то, что оно поступалось нравственностью, отвергали как нечто такое, о чем люди предпочитают не думать.
ОО действительно пытались думать обо всем, а Разумы ОО считались более циничными, безнравственными и гораздо более жестокими, чем Разумы Контакта: машины без иллюзий, гордившиеся тем, что могут домыслить мыслимое до его абсолютных крайностей. До войны тысячу раз говорили, что именно так и случится: ОО станут парией, мальчиком для битья, а их репутация – клапаном для выпуска яда, отравляющего совесть Культуры. Но Хорза догадывался, что знание всего этого вовсе не облегчает жизнь таким, как Бальведа. Люди Культуры не особо переживали из-за того, что они кому-то не по нраву, и меньше всего – из-за того, что они не по душе собственным согражданам. Миссия этой женщины и без того была достаточно трудной, так зачем отягощать ее дополнительным бременем – знанием того, что у своих сограждан она вызывает неприязнь больше, чем у врага?
– Как бы то ни было, Бальведа… – Он потянулся, расправил затекшие плечи, провел пальцами по редким желто-седым волосам. – Думаю, время все расставит по местам.
Бальведа грустно улыбнулась.
– Точнее не скажешь.
– В любом случае спасибо.
– За что?
– По-моему, ты укрепила мою веру в исход этой войны.
– Ах, Хорза, да уходи же наконец!
Бальведа вздохнула и опустила глаза.
Хорзе захотелось коснуться ее, потрепать ее короткие черные волосы или ущипнуть за бледную щеку, но он подумал, что это еще больше выведет ее из себя. Ему была слишком хорошо знакома горечь поражения, и он не хотел еще сильнее задевать чувства той, кто была, в конечном счете, честным и достойным противником. Хорза подошел к двери, и охранник, услышав его голос, открыл ее.
– А-а, Бора Хорза, – сказал шедший по коридору Ксоралундра, когда человек вышел из камеры. Охранник у двери заметно подтянулся и сдул с карабина воображаемую пылинку. – Как наша гостья?
– Радоваться ей особо нечему. Мы поспорили немного, и я, кажется, выиграл по очкам.
Хорза ухмыльнулся. Ксоралундра остановился рядом с человеком и посмотрел на него с высоты своего роста.
– Хм. Ну, если только вы не предпочитаете праздновать свои победы в вакууме, то в следующий раз, выходя из моей каюты, когда мы находимся в боевой готовности, наденьте, пожалуйста…
Следующего слова Хорза уже не услышал. Взвыла корабельная сирена.
Идиранский сигнал тревоги – на военном корабле или где-либо еще – состоит из звуков, похожих на серию очень резких взрывов. Это усиленная разновидность ударов в грудь – сигнала, которым идиране пользовались, предупреждая об опасности других членов своей стаи или клана на протяжении сотен тысяч лет, пока не стали цивилизованными; звук этот производится грудным клапаном, третьей рудиментарной рукой идиран.
Хорза зажал ладонями уши, защищаясь от невыносимого шума. Он чувствовал, как ударные волны бьют ему в грудь, проникая сквозь открытый ворот скафандра.
Ощущение было такое, будто его приподняло и прижало к переборке. Только теперь Хорза понял, что закрыл глаза. Несколько секунд ему казалось, что спасения нет, что он так и остался в камере-клоаке и теперь пришел миг его смерти, а все остальное было лишь странным и удивительно правдоподобным сном. Хорза открыл глаза – перед ним была кератиновая физиономия кверла Ксоралундры. Тот ожесточенно тряс человека, и в момент, когда звук корабельной сирены сменился болезненным для ушей, но все же более тихим завыванием, кверл громко крикнул Хорзе в лицо:
– ШЛЕМ!
– О черт! – сказал Хорза.
Ксоралундра отпустил его, и Хорза упал на палубу, а кверл быстро повернулся, схватил и приподнял меджеля, намеревавшегося проскользнуть мимо.
– Ты! – зарычал Ксоралундра. – Я разведотец, кверл флота! – крикнул он меджелю в лицо, тряся шестиногое существо за грудки. – Ступай немедленно в мою каюту и принеси оттуда маленький шлем от скафандра к аварийному шлюзу левого борта. Мигом! Этот приказ приоритетнее всех остальных и не может быть отменен. Бегом!
И он швырнул меджеля в нужном направлении. Тот приземлился и сразу же припустил со всех ног.
Ксоралундра перекинул свой шлем со спины на голову и открыл. Похоже, он хотел что-то сказать Хорзе, но тут затрещал и заговорил динамик шлема, и кверл переменился в лице. Тонкий звук смолк, осталось только завывание сирены.
– Корабль Культуры скрывался в солнечной фотосфере, – горько сказал Ксоралундра, больше самому себе, чем Хорзе.
– В фотосфере? – недоуменно произнес Хорза. Он оглянулся на дверь камеры, будто виновата в этом была Бальведа. – Мерзавцы становятся все хитрее.
– Да! – крикнул кверл и быстро повернулся на одной ноге. – Следуйте за мной, гуманоид!