Язон мгновенно вскочил и недоумевающе смотрел, как Марианна корчится у его ног.
– Что… что с вами? Вы ранены?
– Не знаю… у меня болит… У меня… О!..
Он снова склонился к ней, желая поддержать голову, но продолжительный стон вырвался из обескровленных губ, тогда как тело выгнулось дугой в приступе новой боли. Когда эта боль утихла, посеревшая Марианна дышала, как загнанное животное. Она бросила на Язона, почти такого же бледного, как она, потрясенный взгляд. Что-то теплое потекло у нее по ногам, и молнией мелькнула мысль о происходящем.
– Мой… мой ребенок! – простонала она. – Я… теряю его!..
– Как?.. Вы… беременны?
Она утверждающе опустила веки, экономя силы, ибо новая боль рождалась в ее чреве.
– В самом деле! Вы же замужем! А где ваш князь, светлейшее сиятельство?
Как мог он насмехаться над нею, видя ее страдания? Она изо всех сил вцепилась в его руку, чтобы легче бороться с болью, затем простонала:
– Я не знаю! Очень далеко! В Италии… Сжальтесь… позовите кого-нибудь на помощь! Ребенок… Император… я хотела бы…
Остальное потерялось в крике. Язон витиевато выругался, вскочил и побежал к группе людей, оцепенело глядевших на заканчивающееся уничтожение зала и галереи. За умирающим пламенем теперь стали видны почерневшие стены посольства, пустые глазницы окон и солдаты вперемешку со слугами, старавшиеся потушить перекинувшийся на здание огонь. Заметив Наполеона, Язон поспешил к нему. Ведь Марианна говорила об Императоре в то же время, что и о ребенке.
Немного позже переживавшая очередную волну страданий Марианна увидела склонившиеся к ней лица Наполеона и Язона. Она услышала напряженный голос Императора.
– Черт побери! У нее выкидыш! – выбранился он. – Скорей! Носилки! Надо унести ее отсюда! И найдите Корвисара! Он должен быть около раненых. Эй, ребята! Сюда!..
Марианна не слышала дальше, не видела, к кому он обращался. Ей показалось, что Язон уходит, и она приподнялась, чтобы позвать его. Рука Наполеона осторожно заставила ее снова лечь, затем, быстро сняв сюртук, он скатал его и подложил под голову молодой женщине.
– Осторожно, caris sima mia!.. Не шевелись! Сейчас придут, помогут, позаботятся о тебе! Главное, не бойся!.. Я здесь!
Он нашел ее влажную руку и пожал. Марианна подняла к нему полные признательности глаза. Может быть, он еще любил ее немного? Значит, она не осталась совершенно одинокой в мире с разбитым сердцем и истерзанным телом. Эта крепкая, теплая рука была такой доброй и успокаивающей… Забыв, что она хотела умереть, Марианна схватилась за нее, как заблудившийся ребенок, как она могла бы схватиться за руку отца… с той только, может быть, разницей, что блестящий офицер Генерального штаба вряд ли смог бы проявить такую ласку, даже нежность, к своей погибающей дочери.
Охваченная новым приливом страдания, она все-таки ощутила, что ее осторожно подняли и с возможной быстротой понесли через разоренный парк, где ночной ветер разносил горячий пепел. Когда боль отпустила, она глазами поискала Язона, прошептала его имя. Рука Императора, не оставлявшего ее, крепче сжала ее руку. Он нагнулся к ней.
– Я отпустил его к жене. Раз я здесь, он не нужен тебе… Ведь он только твой друг.
Друг!.. Слово, которое она от чистого сердца произносила всего лишь накануне, потрясло ее. Друг… и ничего больше, а может быть, еще меньше, если эта Пилар воспротивится их дружбе! Однако только что она поверила в его возвращение! Но нет! Все было кончено! Язон вернулся к своей жене, и больше не на что надеяться, кроме, пожалуй, смерти, которая сейчас не смогла взять ее к себе. Постепенно кровь уходила из ее израненного тела. Вместе с нею уйдет и жизнь…
Она судорожно вздохнула и погрузилась в пучину беспамятства.
Барон Корвисар опустил рукава рубашки, тщательно прикрепил гофрированные манжеты, надел поданный Фортюнэ Гамелен синий сюртук, затем, быстро взглянув в зеркало, чтобы убедиться, что его красивые седые волосы в полном порядке, поспешил вернуться к кровати Марианны. Некоторое время он всматривался в истощенное лицо молодой женщины, затем перевел взгляд на ее руки, казавшиеся на белизне покрывала хрупкими изделиями из слоновой кости.
– Вот вы и вне опасности, юная дама! – сказал он наконец. – Теперь надо восстанавливать силы, побольше есть, начинать вставать… Вы спасены, но мне не нравится ваше настроение! Его надо менять!
– Поверьте, что я этим глубоко опечалена, дорогой доктор, и что я очень хотела бы доставить вам удовольствие. Вы ухаживали за мною с таким терпением и преданностью! Но мне ничего не хочется… особенно… есть! Я чувствую себя такой усталой…
– И если вы не начнете усиленно питаться, вы с каждым днем будете чувствовать себя все хуже, – проворчал императорский врач. – Вы потеряли много крови, надо ее восстановить! Вы же молоды, черт возьми! И очень сильная при вашей нежной внешности! В вашем возрасте не погибают от выкидыша и нескольких ожогов! Как, по-вашему, примет меня Император, когда я скажу ему, что вы не подчинились моим предписаниям и отказываетесь вернуться к жизни?
– Но ведь это не ваша вина.
– Чушь! Вы думаете, что Его Величество этим удовлетворится! Когда он отдает приказы, он не сомневается в их исполнении, а каждый из нас получил свой приказ: я – вылечить вас, вы – поскорей выздороветь. У нас нет выбора. И я напоминаю вам, что каждое утро, когда я присутствую при его вставании, Император беспокоится о вас.
Марианна повернула голову на подушке, чтобы он не увидел навернувшихся слез.
– Император очень добр, – сказала она охрипшим голосом.
– И особенно к тем, кого он любит! – подтвердил Корвисар. – Как бы то ни было, я намереваюсь сказать ему завтра утром, что вы вылечились. Постарайтесь вести себя хорошо, дорогая княгиня, чтобы я не оказался лгуном!
– Я попытаюсь, доктор, я постараюсь…
Врач улыбнулся, затем импульсивным жестом потрепал ее по щеке.
– В добрый час, дочурка! Такие слова мне больше нравятся. До завтра! Я дам указания вашим людям, а когда вернусь, проверю, как вы им последовали! Госпожа Гамелен, всегда к вашим услугам!..
Поклонившись прелестной креолке, Корвисар взял шляпу, трость и перчатки и вышел из комнаты, осторожно закрыв за собой дверь. Тогда Фортюнэ неторопливо встала с кресла, подошла и присела на край кровати своей подруги, окутав ее ароматом розы. Ее платье из легкого батиста с разноцветными цветочками соответствовало жаркому летнему дню, и в нем она выглядела совсем юной девушкой. Кончиками пальцев в белых митенках она покачивала на ленте большой капор из соломки. Рядом с нею Марианна чувствовала себя ужасно постаревшей и безмерно усталой. Она бросила на нее такой скорбный взгляд, что Фортюнэ нахмурила брови.
– Я не понимаю тебя, Марианна, – сказала она наконец. – Вот уже скоро неделя, как ты больна и ведешь себя так, словно стараешься любыми средствами покончить с жизнью! Это не похоже на тебя.