— Ну зачем же сразу махать кулаками, — холодно проговорил он, — не всем это свойственно. Могла бы, между прочим, и довериться мне. Я всю эту неделю места себе не находил.
Сказал и сразу пожалел об этом. Она сломалась. Обняла его и расплакалась. И он представил, через что она, вероятно, прошла, и устыдился: мелко и эгоистично добавлять к ее проблемам свои. Он гладил Андреа по голове, пока она всхлипывала у него на груди.
— Девочка, пошли-ка домой, — сказал он.
Он еще несколько раз пользовался ее отлучками в Париж, чтобы самому выбраться из Эдинбурга и развеяться на островах или в горах, а по пути туда или обратно повидать отца. Однажды на закате он сделал стоянку на склоне горы Бен-а-Шесгин-Мор. Поблизости стояла хибарка, но в хорошую погоду он предпочитал ставить палатку. Он глядел на Лох-Фион и небольшую дамбу, по которой завтра ему предстояло добраться до гор на той стороне озера. И тут он вдруг подумал: сам никогда не бывал в Париже, но ведь и Густав за все эти годы ни разу не посетил Эдинбург.
О-хо-хо… Может, так на него подействовал последний косяк, но в этот миг, хотя они с Густавом были отделены друг от друга тысячами миль и многими годами заочного соперничества, он ощутил некую душевную связь с таинственным французом. Он рассмеялся навстречу холодному ветру нагорья, шевелившему борта палатки, словно дыхание великана.
Одно из его ранних воспоминаний было связано с горами и островом. Мама и папа, самая младшая из его сестер и он, трехлетний малыш, отправились на Арран отдыхать. Пароход неторопливо шлепал колесами по течению блистающей реки к далекой синеватой глыбе острова, папа показывал им Спящего Воина — горный кряж на северном мысу напоминал громадного павшего солдата в шлеме. Мальчик навсегда запомнил эту картину, не забыл и попурри сопровождающих звуков: крики чаек, плеск лопастей, игру аккордеонов где-то на палубе, смех пассажиров. Тогда же у него приключился и первый кошмар, маме даже пришлось его разбудить. В гостинице их с сестренкой положили спать на одну койку. Ночью он вскрикивал и хныкал. Ему приснилось, что громадный каменный воин пробудился, грозно поднялся и медленно, но неотвратимо приближается, чтобы раздавить его родителей.
Миссис и мисс Крамон пользовались своим особняком на всю катушку — устраивали общественные приемы, всячески развлекали гостей; в определенных кругах дом их пользовался широкой известностью. У них размещались на ночлег поэты, которых университет пригласил на чтения, иногородний художник, пытающийся втюхать свои работы картинной галерее, писатели, которых книжный магазин вытребовал на презентацию нового романа, с раздачей автографов. Иногда там собирались совершенно незнакомые ему люди. Обычно они выглядели не такими преуспевающими, как приятели Андреа, и старались побольше съесть и выпить. Перед каждым приемом миссис Крамон полдня готовила печенье, заварные пирожные и бутерброды. Его беспокоило, что миссис Крамон даже во вдовстве тратит время на стряпню для посторонних, но Андреа посоветовала не брать в голову — мама любит смотреть, как другие пользуются плодами ее труда. Он спорить не стал, но его здорово коробило, когда записные тусовщики распихивали по карманам пирожные или бутылки редких вин.
— Эти люди — интеллектуалы, — сказал он однажды Андреа, — а ты открыла для них салон. В синий чулок превращаешься, черт побери.
Она лишь улыбнулась на это.
Андреа купила у подруги целый выводок сиамских котят, четыре штуки. Один подох. «Мальчиков» она назвала Франклином и Финеасом, а изящная кошечка получила имя Фредди-толстушка. «Будь проклята ностальгия», — сказал на это он. Кто-то подарил миссис Крамон английского кокер-спаниеля, и она дала ему кличку Кромвель.
Он часто бывал на Морэй-плейс, и у него улучшалось настроение от одних сборов в дорогу. Езда вызывала в душе чуть ли не детский трепет. Особняк был для него почти родным домом, теплым, гостеприимным. Порой, особенно под хмельком, он задумывался о связи между матерью и дочерью, и ему приходилось бороться с абсурдным сентиментальным чувством.
Он обзавелся «ситроеном-СХ», затем продал все три машины и купил «ауди-кваттро». Съездил в командировку в Йемен и даже постоял на развалинах Мохи на берегу Красного моря. Он смотрел, как теплый африканский ветер шевелит песчинки вокруг его ступней, и ощущал суровое, неколебимое равнодушие пустыни, ее спокойную вечность, дух этих древних земель. Он водил ладонью по источенным столетиями, изъязвленным ветрами камням и наблюдал разрывы белых кулаков шелкового грома, обрушиваемых синим морем на раскрытую золотистую ладонь берега.
Он работал в Йемене, когда израильтяне вторглись в Южный Ливан из-за того, что в Лондоне кого-то застрелили, и когда аргентинцы высадились в Порт-Стэнли. Он не знал, что его брат Сэмми был в составе экспедиционного корпуса. По возвращении в Эдинбург он жарко спорил с друзьями. «Конечно, аргентинцы имеют право на эти чертовы острова, — говорил он. — Но как могут революционные партии поддерживать империалистические демарши фашистской хунты? Почему всегда кто-то должен быть прав, а кто-то нет? Почему нельзя сказать: „Чума на оба ваши дома“?»
Брат вернулся целым и невредимым. Но он все еще спорил из-за войны: с Сэмми, с отцом, с радикально настроенными приятелями. К началу следующих выборов он уже думал: а может, ребята все-таки были правы?
— А-а, блин, япона мать! — воскликнул в отчаянии он.
У лейбористов были все шансы, но опять социал-демократы оттянули на себя часть их голосов и обеспечили новую «удивительную» победу консерваторам. Ученые мужи предсказывали, что тори получат меньше голосов, чем в прошлый раз, а в итоге число их мест в парламенте увеличилось на сотню с лишним.
— Что ж вы делаете, суки!
— Это становится навязчивым. — Андреа потянулась за виски. На телеэкране появилась сияющая торжеством Маргарет Тэтчер.
— Выруби! — завопил он, прячась под одеялом.
Андреа стукнула по кнопке на пульте, и экран потемнел.
— Господи боже ты мой, — простонал он из-под одеяла. — Только не говори о высшей налоговой ставке.
— Малыш, да я хоть словечко проронила?
— Скажи, что это всего лишь плохой сон.
— Это всего лишь плохой сон.
— В самом деле? Правда?
— Ни фига не правда. Я просто говорю то, что ты хочешь услышать.
— Идиоты! — бушевал он перед Стюартом. — Еще четыре года под этими полудурками! Господи боже, етить твою мать! Клоун-маразматик и шайка реакционеров-ксенофобов!
— Причем дорвавшихся до власти на безальтернативной основе, — подчеркнул Стюарт.
Рональд Рейган только что переизбрался на следующий срок. В Америке половина электората просто не явилась на участки.
— Почему я не могу голосовать? — ярился он. — От нашего дома рукой подать до Коул-порта, Фаслейна и Лох-Холи. Если этот мудила перепутает ядерный чемоданчик со своей задницей и мазнет пальцем по кнопке, хана моему старику. А может, и всем нам: тебе, мне, Андреа, Шоне, малышам, всем, кого я люблю! Так какого же хера лысого не могу голосовать против этих долбаных рейганов?