Проснулась Ринка рывком — и сразу же испугалась: сколько она проспала? Почему заснула? Все проворонила? Бабтоню прошляпила?
Солнце бронзовыми квадратами лежало на полу — будто ничего вчера не было, яблони за окнами снова из черных превратились в зеленые. Ринка побежала на терраску, боясь посмотреть, что там, и зная — бежать надо все равно быстро, даже если и страшно.
Бабтоня не лежала, а сидела на диванчике и читала старую газету, из тех, что валялись на журнальном столике.
Она обрадовалась Ринке, будто давным-давно не спала.
— Доброе утро, детка! Будь добра, сделай мне кофе, — сказала Бабтоня, еще бледная, похудевшая и ставшая будто бы меньше за эту ночь. И потом, взгляну в тревожное Ринкино лицо, добавила: — Я думаю, все теперь будет хорошо.
И она никогда еще Ринку не обманывала.
За этот долгий день Ринка научилась уйме полезных вещей: варить куриный бульон — он помогает больным, если у них мало сил, снимать пенку, когда варишь суп, мелко-мелко резать укроп, мыть большие чугунные сковородки добела, жарить лук и много чего другого.
Еще она теперь умела перевязывать раны и помогать больному переворачиваться в постели — чтобы не отлежал себе бока.
Иногда ей казалось, что она летает по дому. А иногда — что она стала большая-большая, а дом — маленький, поэтому у нее все так ловко и быстро получается. То и дело прибегала на террасу — проверить, тут ли Бабтоня, словно она могла в любую минуту исчезнуть навсегда. А Бабтоня дирижировала со своего диванчика:
— Зелень кладут в последнюю очередь, чтоб не выварилась. Очень вкусно получается, если кинуть в бульон маленькую очищенную луковку, целиком.
Когда они наконец поели куриного супа, Бабтоня, откидываясь на подушку, подытожила:
— Ну все, сыт-пьян, нос в табаке.
И это звучало как самая-самая большая похвала.
Вечером на улице взревел мотор, и теперь они вдруг стояли все здесь: и дед Толик с авоськой, полной городских гостинцев и, наверное, кедровых шишек, и Рудик в новой футболке, и Женька с огромным булыжником в руках, который она собиралась показать Бабтоне — вдруг там золото? Ринке почудилось, что она не видела их целую вечность, что прошло много-много недель с тех пор, как дед Толик уехал в столицу.
— Я тут себе ногу разрубила, — слабо улыбнулась Бабтоня, пытаясь спуститься с диванчика и морщась от боли, — а Ринка научилась чудесам.
Первое августа.
Бабтоня так и сказала, я не вру, дневник, — «чудесам». А дед Толик потом объяснил — если бы не я, Бабтоня потеряла бы много крови и мало ли чего еще могло случиться.
Вечером, совсем поздно, пришла Рита — и все кинулись рассказывать эту историю по-новому. Ритка прямо рот открыла, сразу стала ко мне приставать — почему ты не позвала никого, да почему то, да почему это. А я объяснила, что не могла оставить Бабтоню одну ни на минуточку. Тогда Ритка прищурилась и серьезно так сказала — я вначале решила, что она шутит: «А девочка-то выросла…»
Я, конечно, возмутилась. Во-первых, не люблю, когда она задается и называет меня «девочкой». Ну а во-вторых, не замечаю я ничего такого взрослого в себе. Вот раньше, когда мы были маленькие, папа на дверном косяке устроил специальный метр: нарисовал большие цифры и пометил сантиметры, как на линейке: один, два, три и так далее. И каждый день рождения мы с Риткой становились затылком к двери, а мама проводила красным карандашом черточку там, где была наша макушка. Потом надписывала — имя и год — и можно было сразу увидеть, кто насколько вырос. А как понять, выросла ли ты, если остаешься такого же роста?
Дед Толик привез мне кедровую шишку — как и обещал. Теперь он целыми днями у нас на участке, как будто бы живет у нас. Убирается, колет дрова, пропалывает Бабтонины цветы.
И даже готовит, еду. Иногда, конечно, и я помогаю — я теперь умею куриный суп варить и лук жарить, — но он всегда смеется и говорит: «Иди, бегай на свободный выпас — когда еще набегаешься». Оказывается, я очень люблю есть его стряпню. Больше всего — плов. Дед Толик умеет стряпать плов, будто бы он на сцене, а это настоящий спектакль. Научился в Узбекистане, в геологической экспедиции, говорит. Он зажигает в саду печь, ставит на нее огромный казанок чугунный, там растапливает жир. И когда жир шипит и кипит, бросает туда все: и морковку, и лук, и мясо, а оно все пахнет и прыгает, как будто танцует.
Дед Толик так ухаживает за Бабтоней, как настоящая нянечка, а я смотрю и думаю — все-таки иногда хорошо поболеть. Когда это неопасно, конечно.
С каждым днем она идет на поправку. Нога заживает, и скоро Бабтоня сможет снова ходить.
И самое главное, что я знаю теперь, дневник: каждый может делать чудеса — если захочет, конечно. Для этого не нужно ничего особенного — просто надо захотеть, только сильно, по-настоящему. Без этого ничего не получится.
Август пришел яростно и буйно. Жара стояла с утра до вечера. Хотели солнца и жарких деньков? Пожалуйста!
Небо с самого утра становилось белесым, как выцветший ситец, день устало дрожал душным маревом, а до самого позднего вечера казалось, что попал в жарко натопленную баню. Даже тень была горячая и душная. Птицы летели в полуденном вязком воздухе медленно и лениво — а потом и вовсе исчезли, и утром никто больше не пел в кустах сирени, не ходил по крыше кухоньки, качая длинным хвостом.
Кто бы мог подумать, что солнце может быть таким безжалостным?
— Ну и жарилка! — выдыхал Рудик и просил побрызгать его из бутылки, в крышке которой он проделал дырки, чтобы получился маленький душ.
А Ринке лето все равно нравилось — и не хотелось пропустить ни секунды летнего счастья. Ей хотелось все-все успеть в это лето, потому что кто знает — будут ли родители снимать ничейный курятник следующим летом. И сдадут ли его хозяева — вдруг захотят там жить сами? Бабтоня уже совсем поправилась, только чуть-чуть хромала и ходила медленно — и поэтому дед Толик все еще помогал ей по хозяйству, когда нужно было сделать что-то трудное.
Август принес жару и забрал воду.
— Что это за напор — ни два ни полтора! — ругалась Бабтоня, полностью отвинчивая кран на улице. А из него текла тоненькая-тоненькая струйка — ни цветы не польешь, ни посуду не помоешь.
Когда напор — редко-редко — вдруг на полчаса становился сильнее, тот, кто успел заметить это, тут же бежал по улице с криком «воду дали!». И все спешно набирали в ведра, банки, бочки и детские пластмассовые ванночки побольше воды. Про запас.
Дед Толик и Бабтоня каждый день озабоченно обсуждали — что делать, если и дальше так пойдет. Уезжать в столицу? Там-то вода еще есть. Дед Толик говорил: «Надо б сделать свой колодец, бурить на воду — и махнуть рукой на водокачку навсегда».
— Зря, что ль, мы геологи?