Валентин чувствовал, что стал уделять дочери меньше внимания, – Катя постоянно вытесняла Аню из его мыслей…
«А при чем тут, собственно, Катя? – иногда одергивал он себя. – Если бы ее не было, все шло бы точно так же. Аня поступила в институт, она взрослеет, начинает самостоятельную жизнь, увлечена своим романом. Я уже не нужен ей так, как раньше».
Но на душе все равно было неспокойно.
Сумароков оставил машину возле подъезда – летом, когда большинство обитателей дома жили за городом, парковка стояла почти пустой.
Да и пробок в городе меньше. Катя уже могла приехать.
Он вошел в квартиру. Так и есть – сумочка и босоножки валялись в холле.
Она не вышла его встречать, никогда не выходила – почему-то ей казалось, что это лакейская обязанность.
Катя сидела на диване в гостиной, смотрела по телевизору мультики. Иногда Валентин досадливо думал, что она специально выбирает детские фильмы – хочет лишний раз напомнить ему о том, что он спит с несовершеннолетней.
Поцеловав ее в макушку, он устроился рядом – сначала просто сидел, потом вытянулся на диване, положив голову ей на колени.
– Хочешь, я сама Ане расскажу? – внезапно спросила Катя. – Я же знаю, что ты об этом думаешь.
– Что ты ей расскажешь?
– Все как есть: полюбили, собираемся пожениться. – Катя пожала плечами. – Что здесь такого особенного?
– Особенное то, что я ее отец, а ты ее подруга. Ей может показаться, что мы ее предали.
– Предали? Чем это, интересно? – фыркнула Катя.
– Мне трудно объяснить… К ней я отношусь как к ребенку, а к тебе, ее ровеснице, – как к взрослой женщине…
Катя не дала ему договорить:
– Знаешь что? Относись к ней тоже как к взрослой женщине. Пора уже.
– Это невозможно. Она действительно еще ребенок!
Катя засмеялась:
– Знаешь, что такое наивность и сверхнаивность? Наивность – это когда дочка думает, что мама девственница, а сверхнаивность – когда мама думает, что дочка девственница.
Валентин поморщился:
– Прошу тебя, не говори пошлостей.
– Вот ты мучаешься, – продолжала Катя, не обратив никакого внимания на его слова, – а Аня наверняка сейчас занимается со своим Витенькой тем же самым, что и мы с тобой.
– Это вряд ли! – Валентин даже засмеялся такому дикому предположению.
– А вот я почти уверена, что это так! По выходным Сотников теперь всегда в Сертолове. Значит, и сейчас он там. И что, ты думаешь, они делают? Одни в доме?
…Когда она уснула, Валентин поднялся с кровати и вышел из спальни. Катины предположения не давали ему покоя. Он походил по квартире, попил чаю, включил телевизор, перед телевизором наконец задремал…
Около шести утра он проснулся с готовым решением, быстро принял душ и по пустым рассветным дорогам полетел в Сертолово.
Витя проснулся оттого, что его грубо сдернули с кровати на пол. Потом тяжелый кулак влетел ему в челюсть.
– Папа, что ты делаешь?! – Аня, вскочив с кровати, попыталась заслонить Витю, но тут же была отброшена обратно.
Новый удар в челюсть.
Витя отлетел к стене, ударился о нее затылком, но тут же выпрямился и угрюмо посмотрел на Сумарокова. Из разбитой губы сильно текла кровь.
– Валентин Константинович! – сказал он и пошатнулся. – Мы с Аней любим друг друга. Я женюсь на ней.
– Женится он! – заорал Валентин. – А меня ты спросил? Ты думаешь, я всю жизнь мечтал о таком зяте, да?
– Папа! – Аня завернулась в одеяло и встала рядом с Витей. – Мы все равно поженимся, хочешь ты этого или нет.
«Они похожи на детей, которые попались на краже варенья, но твердо решили не выдавать друг друга, – подумал Валентин. – А мне что делать? Делать-то, блин, что?»
– Приведи себя в порядок и спускайся в гостиную, – сквозь зубы бросил он Вите. – Жених, твою мать!
Повернулся и вышел из комнаты, хряснув дверью так, что стена загудела.
Несмотря на ранний час, он щедро плеснул себе виски. И не потому, что очень хотелось, – просто любому отцу полагается успокоить нервы после такого сюрприза, преподнесенного единственной горячо любимой дочерью.
Выпив виски, Сумароков открыл окна, и гостиная наполнилась звуками раннего утра: пением птиц, стрекотанием кузнечиков. Где-то вдалеке лаяли собаки. Валентин взял сигарету, удивляясь тому, что его злость куда-то испарилась. И только когда Сотников, слегка пошатываясь, появился на пороге, он внезапно понял: этот парень не мог сделать его дочери ничего плохого.
Витина губа распухла и была наспех заклеена пластырем, но кровь все равно сочилась.
– Заходи, что стоишь? Ночью смелее был.
Витя вошел и, не дождавшись приглашения сесть, облокотился о каминную полку.
«Кажется, я неплохо его приложил. – Валентин заметил нетвердую походку. – Похоже на сотрясение мозга».
– Садись уже, не маячь.
Витя сел за стол, вытянув руки, как на картине Серова «Девочка с персиками».
– Я ничего плохого не делал, – сказал он тихо.
– Я застаю тебя в постели моей дочери и должен верить, что ничего не было, ты это имеешь в виду?
– Я имею в виду, что женюсь на Ане. Вы можете быть спокойны.
– Поздновато ты задумался о моем спокойствии! На что ты мне сдался? С какой радости я тебе должен отдать свою дочь?
– Я ее люблю.
– Да что ты говоришь!
– А что тут скажешь? – Парень попытался улыбнуться, но тут же схватился за губу.
Валентин вынул из кармана белоснежный платок и швырнул на стол:
– Утри сопли, жених!
Помедлив секунду, Витя взял платок и приложил к губе. На платке сразу расплылось багровое пятно.
– На что, интересно, ты жить собираешься? И где?
– Я получаю повышенную стипендию и буду подрабатывать. С голоду мы не умрем, – сказал Сотников, не глядя на Валентина. – А насчет жилья… У меня есть комната в квартире родителей, но еще год мне придется жить на казарменном положении…
– А потом, ты думаешь, Аня захочет жить с твоими родителями? – Валентин усмехнулся и допил виски. Поднялся налить еще, бросил в стакан пару кубиков льда, оставшуюся упаковку пододвинул Вите. – Приложи к губе. Да не так, в платок заверни, эх ты, будущий врач! – Подойдя к двери, распахнул ее и громко позвал: – Аня!
Дочь появилась сразу – сердитая, аккуратно причесанная, в джинсах и футболке. С прямой спиной села за стол рядом с Сотниковым.
«Кажется, настроилась немедленно покинуть отчий дом вместе с ним, если бы я его выгнал», – невесело подумал Сумароков.