Как мило! Они думают, что защищены, ведь у них есть семьи, дома, буфеты, холодильники, разные идеи на счет будущего, не предполагающего болезней, бед и одиночества! Милые, смешные, очень отважные люди строят непрочные домики, как поросята в сказке, не понимая, что дело лишь в силе и направлении ветра. Стоит ему подуть сильнее, и их картонные домики затрещат и развалятся в ту же секунду. Крепкие семейные узы распадутся, мнимое благополучие исчезнет, как осенняя листва, а им останется пронизывающий холодный ветер. И какая разница, где возводить картонный домик и где его потом потерять? Ибо нет стен, рук и объятий, чтобы защититься от этого космического ветра. На сегодняшний день это – главный закон, открытый физиком Климовым.
Внезапно он заметил знакомую фигуру. Рыжие кудри под серой кепкой, большой нос – сомнений быть не может!
– Клюквин! – закричал Климов, обрадовавшись случайной встрече.
От неожиданности тот вздрогнул и, сойдя с тротуара, угодил в большую лужу.
– Привет! А я к Полине! У нее Татьяна с Машей!
– Да, они там, – улыбнулся Климов. – Я как раз оттуда. Приходил попрощаться.
– Уезжаешь? Далеко? – спросил Клюквин.
– Да, брат! Дальше, чем за океан, – сказал Климов. – Зайдем в кафе, посидим?
Клюквин с готовностью согласился:
– Давай, я тут знаю хорошее место.
«Хорошее место» находилось неподалеку и напоминало простую рюмочную. В заведении пахло пивом и рыбой.
– Скажи, старик, а ты бы хотел уехать куда-нибудь? – спросил Климов.
Подобный вопрос даже испугал Клюквина. Он недоуменно вытаращил глаза.
– Ты что? Куда ехать-то? А потом у меня ребята! Куда я от них?
Климов понял, о чем говорит Клюквин, поскольку знал, что тот каждые выходные ездит с гостинцами в детский интернат, где когда-то воспитывался сам.
– Я там к одному мальчонке привязался, – расплылся в улыбке Юра. – Хороший такой пацан, рыженький, как я, улыбчивый! Тоже Юрой зовут. Привык я к нему. Думал взять к себе на воспитание. А что? Мы бы с ним жили душа в душу. Пошел к директорше, так, мол, и так, давайте пацана усыновлю. Какое там! Она засмеялась, сказала, что меня самого усыновлять впору. В общем, не дали! Жаль…
– Ты бы женился! С женой, наверное, дали бы!
– Да ведь я ее одну люблю! – грустно сказал Клюквин.
– Кого? – удивился Климов. Ему как-то и в голову не приходило, что Клюквин может любить женщину.
– Ее! Татьяну Басманову.
– Татьяну? – ахнул Климов.
– А чего ты так удивился? Наверное, думаешь: как такой дурак может мечтать о такой женщине? Да я и не мечтаю, я ведь все-таки дурак, а не идиот! Сам понимаю, что Татьяна не для меня. Она как… Звезда! Разумеешь?
– Очень даже, – смутился Климов.
– Я ее давно люблю. Наверное, всю жизнь. Только дело известное – негоже «со свиным рылом в калашный ряд»! Но мне ничего не надо, я вот приду, просто посмотрю на нее, и так светло, хорошо на душе становится, что это и есть счастье! Бывает так?
– В жизни все бывает! – Климов пожал плечами.
– Чего ты невеселый? – подмигнул Клюквин. – Знаешь, почему я прослыл дураком? Потому что всегда веселый и всем доволен! А я убежден, что улыбаться надо, от этого другим людям светлее становится! Я к ребятишкам в интернат, бывает, приеду – они грустные, носы сопливые повесили, а я, чтобы их развеселить, кричу на всю улицу: «Уточка по горнице тюр-люр-люр»! Дети и развеселятся!
– Хороший ты парень, Юра! – улыбнулся Климов. – Что тебе из Штатов привезти?
– Значит, едешь в Америку?! Что же, страна неплохая, сам, правда, не был, но говорят… Слушай, – Клюквин заметно оживился, – привези мне настоящую ковбойскую шляпу!
– Обязательно! – кивнул Климов.
Он посмотрел в окно на убогий уличный пейзаж и почувствовал, как к горлу подступает отчаянная тоска, которую ему придется везти через весь океан.
* * *
Они сидели обнявшись, накрывшись шалью Полины.
– Как вы думаете, можно любить несколько раз? – спросила Маша, повертев в руках желтый лист. – Что, если любить по-настоящему суждено лишь раз в жизни? Позже, встречая другого человека, мы обманываемся, нам кажется, что мы снова полюбили, а на самом деле это только отблески любви. Просто память о той, единственной…
Полина, лениво потянувшись, расправила плечи:
– Милая моя, миллионы людей вообще довольствуются отблесками, так никогда и не встретив настоящей любви!
Маша улыбнулась:
– Наверное, ты права! Эх, девочки! Грустно просто на разрыв – мы тут сидим на серенькой Фонтанке, и никто не видит, какие мы красивые, умные, талантливые! А красота и молодость проходят, вот что обидно! Проходят, как песочек меж ладоней сыпется – не остановить! До того обидно, что иногда хочется ладошки разжать и песочек весь просыпать.
– У меня беда, – застенчиво призналась Татьяна.
– Что такое, Танечка? – взволновалась Маша.
Татьяна вздохнула:
– Появился седой волос!
– Давай дернем, – с готовностью предложила Маша, – или, знаешь, давай выкрасим тебя в роскошную жгучую брюнетку!
– А что это по большому счету изменит в моей жизни? – сказала Татьяна.
Маша в ответ недоуменно пожала плечами.
Полина, пустив в воздух струю сизого сигаретного дыма, задумчиво произнесла:
– Все твердят, будто что-то меняется… Наверное… Но здесь по-прежнему слишком рано ложатся спать.
– А с другой стороны, – Татьяна попыталась ободрить сестер, – скажем, во времена Средневековья женщина в сорок лет считалась древней старухой, а сейчас в этом возрасте еще можно на что-то надеяться!
– Ах как хочется праздника и чтобы непременно с черешней и красным вином! – рассмеялась Маша. – И в солнечный день! Я без солнца совсем скукоживаюсь. Я так устала от осени! Кажется, что в жилах у меня не кровь, а эта замерзшая Нева. Сегодня иду по городу, смотрю вокруг, и тоска накатывает, как волны о гранитный парапет. Небо серое, бездушный город и ветер, сносящий крышу, бррр…
Полина усмехнулась:
– Помните, у Чехова: «Живем в таком климате – того и гляди, снег пойдет, а тут эти разговоры».
– Было ли лето? – вздохнула Маша. – Сирень, лилии, бабушкины пироги, солнце и облака? Пытаюсь себя уверить, что все это было и будет, цепляюсь за те солнечные воспоминания как за соломинку… Иногда получается успокоиться и не утонуть в депрессии, иногда нет…
– Понимаю, Маруся, – кивнула Татьяна. – Нам всем нелегко… Думаю, нам очень не хватает бабушки. Ее поддержки, советов.
– А мне не хватает ее укоров, – сказала Полина. – Потому что только она умела привести меня в чувство, заставить собраться, восстать «из глубокой печали». Помните, как бабушка в детстве от нас постоянно чего-то добивалась?! Дисциплины, организации… Особенно доставалось мне! Вам с Машей повезло больше. Ты, Таня, была настолько погружена в мир литературы, что бабушка не считала возможным тебя оттуда извлечь! «И в конце концов, это тоже работа! – говорила она. – Напряженная внутренняя работа!» Маша с детства мечтала стать актеркой и, что немаловажно, подтверждала свои намерения очевидным дарованием – уже в школе участвовала в бесконечных спектаклях и репетициях. В общем, Маруся была при деле… С Андреем все тоже складывалось гладко: пионер – всем ребятам пример без всяких наставлений тянулся к знаниям, легко выучил три языка, отметился во всех возможных олимпиадах – молодец! А вот я, паршивая овца, еще в глубоком детстве выказала признаки «внутренней расслабленности», а проще говоря, лени. Чтобы с этим как-то бороться, меня отдали в балет, где мне выворачивали ноги и учили дисциплине. Но знаете, я ни о чем не жалею и благодарна за этот опыт. Хотя так и не научилась быть организованным, волевым человеком…