Вдруг яркие вспышки огня прорезали темень на юге, загрохотали пушки, и, прорвав ночную тишину воющим полетом, на буров полетели фугасные снаряды, рассыпая вокруг себя фонтаны осколков.
Началась бестолковая суета, послышались призывы: «К оружию!», крики начальников, с большим трудом восстанавливавших боевой порядок, — короче говоря, поднялась та суматоха, которую всегда влечет за собой неожиданное ночное нападение.
Наконец по всей линии загремели и ответные выстрелы буров. Но их пушки били наугад по тем местам, где вспыхивали выстрелы. Разумеется, шуму было гораздо больше, чем дела. По крайней мере, со стороны буров.
И, напротив, создавалось впечатление, что англичане заранее выверили свои прицелы. Несмотря на темноту, их снаряды падали с ужасающей точностью.
В самое короткое время две пушки буров были повреждены и выведены из строя лиддитовыми снарядами. Но несравненно серьезнее оказалось другое: англичане изувечили «Длинного Тома», большую пушку Крезо. Это привело буров в настоящее отчаяние. Послышались гневные, полные ужаса возгласы:
— «Длинный Том» взорван!.. «Том» взорван!.. Проклятые англичане!
— Негодяи! Подлецы! Разбойники!..
Ствол лучшей пушки буров, по своему калибру и дальнобойности превосходившей все английские орудия, был изуродован. Неизвестно откуда пущенный английский снаряд с дьявольской точностью ударил в край ее жерла. Еще немного — и он проник бы в самый механизм «Длинного Тома».
Но последствия и без того оказались внушительными. Жерло орудия сплющилось, словно от удара парового молота, а металл так раскалился, что край жерла стал темно-красным. В довершение всего, пушка перевернулась вместе со своим лафетом. Она окончательно вышла из строя.
«Длинный Том»! Бедняга «Том»!
Казалось, что вместе с этой пушкой англичане искалечили душу сопротивления.
Люди теснились вокруг орудия, как возле смертельно раненного главнокомандующего. Отважный французский инженер Леон, словно врач, горестно исследовал повреждение.
— О, я вылечу ее, непременно вылечу! — сказал он, грозя кулаком англичанам, продолжавшим стрелять со стороны Моддера.
Кронье в это время сидел один в своей палатке. Склонившись над картой, он при свете свечи изучал малейшие извилины поля. Ему донесли о несчастье.
— Да разве вы не догадываетесь, откуда стреляют? — спросил он с невозмутимым спокойствием, которое никогда не покидало этого человека.
— Нет, генерал. В той стороне не было ни одной английской батареи.
— Значит, ее установили недавно, минут пять назад.
— Не понимаю, — ответил адъютант.
— А бронепоезд? Забыли?
— Ах да! Проклятый бронепоезд! — воскликнул адъютант.
— Его в таких случаях тихо подводят и останавливают на отрезке железнодорожного полотна, заранее намеченном для математически точного прицельного огня, — продолжал Кронье. — Морские орудия, которые шлют нам сейчас свои снаряды, установлены на специальных платформах и наведены под известным углом, тоже предварительно выверенным. И вот результат!
— Но что же делать, генерал?
— Надо раз и навсегда захватить крепость на колесах. Для этого необходимо разрушить позади нее железнодорожный путь. А еще лучше снова взорвать мост через Моддер.
— Немедленно? — спросил адъютант.
— Да. Но у нас едва хватит людей для защиты позиций, в случае если бы англичанам вздумалось возобновить наступление. А это вполне возможно, потому что нападение бронепоезда — не что иное, как диверсия с целью отвлечь наше внимание. Враг полагает, что нас гораздо больше. Ах, если б у меня было десять тысяч солдат!
— Но ведь для этого рискованного дела вполне достаточно нескольких решительных людей, — возразил адъютант.
— Правильно. Только где найти таких людей?
— А Молокососы? А их командир Сорви-голова? — сказал адъютант.
— Дети! — воскликнул генерал. ~- Да, дети, но смелые, как львы, и хитрые, как обезьяны!
Подумав немного, генерал согласился:
— Хорошо. Позовите сюда капитана Сорви-голова.
— Слушаю, генерал!
Через несколько минут адъютант вернулся в сопровождении отважного француза.
Жан стоял перед знаменитым главой бурских войск, почтительно вытянувшись по-военному, но, как всегда, уверенный в себе и сохраняя чувство собственного достоинства.
Кронье устремил на него ясный и твердый, как сталь, свой единственный глаз и без дальних околичностей спросил:
— Сколько людей в вашем распоряжении?
— Сорок, генерал.
— Можно на них положиться?
— Как на меня самого, генерал.
— Умеете обращаться с динамитом?
Жан вспомнил о своих странствиях по Клондайку, где ему чуть ли не ежедневно приходилось прибегать к динамиту, и, не колеблясь, ответил:
— Да, генерал, и уже давно.
— В таком случае, у меня есть для вас трудное, почти невыполнимое поручение.
— Если только трудное — считайте, что оно уже выполнено. Если невыполнимое — то либо оно будет выполнено, либо мы сами погибнем.
— Дело не в том, чтобы умереть, дело в том, чтобы успешно выполнить поручение.
— Слушаю, генерал!
— Я не обещаю вам за это ни звания, ни почестей, ни даже награды.
— А мы и не продаем своей крови, генерал. Мы сражаемся за дело независимости Трансвааля. Распоряжайтесь нами, как взрослыми солдатами, исполняющими свой долг.
— Именно это я и делаю! Приказываю вам отрезать отступление бронепоезду и взорвать мост. Действуйте немедленно! Ступайте, мой мальчик, и лишний раз оправдайте ваше славное прозвище.
Отдав честь генералу, Сорви-голова вышел. Он вихрем пронесся по лагерю, на который продолжали сыпаться снаряды англичан, собрал Молокососов, приказал им седлать коней и раздал каждому по пять динамитных патронов и бикфордовы шнуры с фитилями. На все это у него ушло не более десяти минут.
— Вперед! — скомандовал он.
Маленький экспедиционный отряд насчитывал сорок одного человека.
Сорванцы бешено скакали, ежеминутно рискуя сломать себе шею среди скал и рытвин, потому что единственными источниками света в этой кромешной тьме были звезды да вспышки пушечных выстрелов.
Но у добрых бурских лошадок такая уверенность и сила в шаге, ими руководит столь безошибочный инстинкт, что ни одна из них ни разу не только не упала, но даже не споткнулась. За пятнадцать минут они пробежали расстояние в четыре километра.