Был еще один объект, достойный самого пристального внимания, – ее собственная медсестра. Устраивая Юлю на работу, Александр Кимович сказал: «Я отдаю вам самое ценное, что у меня есть, – сестру Елизавету».
«Самое ценное» была Юлиной ровесницей, но выглядела старше из-за своей стародевической повадки. Высокая, сухопарая, с породистым, но некрасивым лицом, Елизавета смотрела на мир строго и укоризненно. Тонкие губы, не тронутые помадой, всегда были презрительно поджаты. Она носила старомодные двубортные, звенящие от крахмала халаты, а во время перерыва позволяла себе только чашку кофе с двумя ломтиками поджаренного черного хлеба. Елизавета варила превосходный кофе и утром, перед началом работы, делала одну чашечку для Александра Кимовича. Это был ритуал. Когда Юля легкомысленно попросила сварить кофе и для нее, медсестра посмотрела на нее так, что Юля ощутила себя полнейшим ничтожеством. Но работала Елизавета безупречно. Она блестяще знала всю амбулаторную хирургию, никогда не ошибалась в больничных листах и успевала выполнять еще обязанности перевязочной сестры, когда та уходила в очередной запой.
– Коковцева опять сегодня никаковцева, – говорил Александр Кимович, и Елизавета, не дрогнув лицом, отправлялась вскрывать фурункулы и зашивать раны.
Эту самую Коковцеву, женщину хорошую, работящую, но слабохарактерную, Юля не принимала в расчет. Филипп никогда бы не связался с алкоголичкой, тем более на лице этой достаточно еще молодой женщины уже проявились следы ее пагубного пристрастия.
Елизавета не была сестрой милосердия в привычном смысле этого слова, с пациентами она держалась холодно, не выказывая ни малейшего участия. Но они, выслушав ее четкие инструкции – больничный отметите в шестом окошке, этот антибиотик будете принимать три раза в день после еды, а пятого числа придете на перевязку, – уходили от нее всегда довольные.
Юля знала, что до ее появления в особо тяжелые дни, когда на прием являлись по двести человек, Александр Кимович сажал Елизавету работать за врача, и она прекрасно справлялась с этой ролью.
– Не так уж все сложно, – напутствовал Юлю заведующий, сообщая, что ей придется выполнять работу не только хирурга, но и онколога. – Одна сестра выписывает рецепты и больничные, другая перевязывает, а мы с вами только придаем блеск всему этому мероприятию.
Среди медработников не принято называть медсестер по имени-отчеству, обычно они до старости остаются Люсями и Наташами, но обратиться к этой царственной девушке «Лиза» ни у кого не поворачивался язык. Только Елизавета.
«Наверное, она и есть, – решила Юля. – В тихом омуте черти водятся! Рыбаков сам сухарь, вот и пленился этой воблой!»
И она страстно возненавидела Елизавету.
Александр Кимович, единственный мужчина в отделении, был старше Юли годом или двумя. Невысокий коренастый кореец, он по странной прихоти судьбы носил фамилию Дубикайтис, но весь больничный городок звал его Саня Самурай.
Яркая монголоидная внешность нисколько не портила его, а, наоборот, придавала очарования, и среди сотрудниц он почитался настоящим красавцем.
Травматолог по специальности, он приехал в город работать врачом стационара, но руководство быстро перебросило его в поликлинику, якобы временно, пока не найдут специалистов. «Временно» растянулось на неопределенный срок, специалистов так и не нашли, Дубикайтис работал и заведующим, и простым травматологом, попутно освоив профессию хирурга.
Кроме того, что вкалывал за трех врачей, Александр Кимович брал дежурства в стационаре, а редкие свободные часы тратил на занятия карате. Семьей он пока не обзавелся, жил в общежитии и безуспешно ждал служебную квартиру.
Наглый до изумления, вдохновенный хам, Дубикайтис управлял отделением жестко и самовластно, в духе не диктатуры даже, а абсолютной монархии.
Когда кто-то пытался с ним спорить и начинал: «Я думаю…» – заведующий немедленно отрубал: «Здесь думаю я!» Если собеседник пытался перебить его, то слышал: «Здесь говорю я!»
Однажды Елизавета при Юле пыталась убедить Дубикайтиса ввести талоны на плановый прием, но получила в ответ только эти две коронные фразы.
– Знаете, Александр Кимович, – обиделась она, – когда через двести лет на здании поликлиники повесят вашу мемориальную доску, то напишут не «Здесь жил и работал», а «Здесь думал и говорил Дубикайтис А. К.».
Впрочем, он первый и иронизировал над своими авторитарными замашками. Так, на всех визируемых документах он писал, как Людовик ХIV у Дюма, – «видел и одобряю», вместо обычного «ходатайствую по существу заявления». Местные приказы начинались у него так: «В целях повышения качества медицинской помощи повелеваю…» Дальше заведующий перечислял необходимые мероприятия и заканчивал фразой «Быть сему!».
Из администрации звонили, ругались, кричали, что Дубикайтис злостно нарушает порядок, он невозмутимо слушал, а потом нежно вздыхал: «Ну, если вам не нравится…» Обычно после этих слов собеседник сразу умолкал – все знали, что Самурай только и мечтает бросить поликлинику и вернуться в стационар.
На волне борьбы с коррупцией администрация вывесила в вестибюле поликлиники плакат: «Уважаемые пациенты! Не давайте врачам денег, за ваше лечение платит государство!» Дубикайтис чуть ниже повесил большой лист ватмана со следующим текстом: «Средняя зарплата врача – 15 тысяч рублей, за прием одного человека государство платит врачу 20 рублей, медсестре – 12 рублей». Завполиклиникой сдирала со стенда это творчество, но Самурай спокойно писал новый плакат. Когда обоим надоела эта игра, он заявил, что в вестибюле будут висеть либо оба этих плаката, либо ни одного.
На второй день работы Юля стала свидетельницей страшной баталии. К Дубикайтису примчался разъяренный начмед, размахивая листком бумаги формата А4.
– Я всегда знал, что вы нахал! – орал начмед голосом, исполненным душевной боли. – Но не до такой же степени! Не до такой!
Он был настолько взволнован, что даже не обратил внимания на Юлю.
– Что это за бред? – Начмед швырнул бумагу на стол.
Юля с любопытством покосилась. Документ был озаглавлен «Отчет о работе хирургического отделения поликлиники за II квартал» и содержал одну-единственную фразу: «Все зашибись!»
– Это отчет, – любезно пояснил Дубикайтис. – Работаем помаленьку, план выполняем, больные довольны. Что тут еще скажешь?
– Вы сумасшедший? – трагически вопросил начмед.
– Наоборот, – спокойно отвечал заведующий. – Выразвели целый оргметодотдел. Там сидит куча народу, все ставки укомплектованы, вот пусть они и занимаются прямыми своими обязанностями – считают вам и обращаемость, и оперативную активность, и расхождения диагнозов, и прочее. Дальше. Я много раз писал в отчетах, что мне катастрофически не хватает врачей, что экономисты злостно мухлюют с нашей зарплатой: мы работаем каждый за двух с половиной специалистов, а получаем дай бог за одного. Я ходил, разбирался, а они мне тычут в нос какими-то законами, якобы не имеют права платить больше. Между тем такого закона, чтобы работодатель не имел права оплатить работнику его труд, в демократическом государстве быть не может!