– Ох, птиченька, – простонал Филипп. – Да ты сама понимаешь, что сделала? Ты спасла не только меня, ты спасла весь город!
– Угу. Жанна д’Арк отдыхает… Все, Филипп. Ты поправил свои дела, теперь уходи. У тебя другая женщина, вот и давай беги к ней. Обрадуй, что она все-таки станет женой директора завода.
Он уставился на нее во все глаза:
– Юля, о чем ты говоришь?!
– Хватит врать. Я точно знаю, что у тебя есть любовница!
Он крепко стиснул ее руки:
– Клянусь тебе всем на свете, с тех пор как женился, я не знал других женщин!
– Филипп, не нужно затягивать агонию. Если сейчас ты останешься со мной из благодарности, страдать будем мы все трое – ты, я и она. Иди, ты ничего мне не должен.
Он порывисто обнял ее и прижал к себе так, что она едва могла дышать. Косынка слетела с головы, Юля вспомнила о том, как выглядит, изо всех сил оттолкнула мужа, выбежала в спальню и захлопнула за собой дверь.
Филипп поскребся:
– Птиченька, открой.
– Уйди! Не хочу, чтобы напоследок ты видел меня лысой.
– Открой, я не буду на тебя смотреть.
– Будешь, будешь! Смотреть и радоваться, что твоя баба красивее меня!
– Хорошо, давай поговорим так, только успокойся. У меня сердце разрывается слушать, как ты плачешь.
В ответ Юля судорожно всхлипнула.
– Пойми, ты – жена заметного человека. Многие в городе любят меня, но завистников тоже хватает. Находятся люди, которым приятно чисто из любви к искусству посеять в моей семье раздор. Не стоит верить клевете, птиченька.
– Какая клевета, если я видела все собственными глазами! Точнее, слышала собственными ушами, – поправилась Юля для точности.
– И кто же моя дама сердца?
– А вот кто? – Она зарыдала с новой силой. – Я бы и сама хотела знать кто! За четыре месяца я так и не смогла этого выяснить. Может, скажешь, утолишь мое любопытство?
– Птиченька, я тем более не знаю. Впусти же меня!
– Нет. Филипп, я слышала, как ты воркуешь со своей любовницей по телефону. Ах, мечтаю о встрече, но нужно бежать на объект, ах, считаю секунды, когда прикосновение ваших ручек сделает меня счастливейшим из смертных! Как, сделало?
– Ну-ка, ну-ка! Когда это было, говоришь? Зимой?
– Да.
– Подслушивала, значит, под дверью? – Филипп вдруг расхохотался. – Юля, ты навсегда избавила меня от комплекса неполноценности. И я еще переживал, что женился на слишком умной женщине! А ты обыкновенная дурочка!
– Попрошу без оскорблений.
– Птиченька, открой, я тебе сейчас все объясню.
– Так объясни.
– Хорошо-хорошо.
– Только не представляю, как ты думаешь отвертеться. Я ведь даже знаю, куда ты звонил.
– Правильно, в поликлинику. А теперь слушай: я ходил туда удалять родинку. В тот день мне должны были снять швы, я договорился с медсестрой, что приду к концу приема, но возникли непредвиденные обстоятельства, и я отзвонился, чтобы она меня не ждала. Неужели ты обижаешься, что я немного пококетничал с ней?
Господи, какая идиотка!
Юля в изнеможении рухнула на кровать.
Ну разумеется! Человек заходит с букетом, через час уходит – вполне нормальное поведение для благодарного пациента. Но она, считая Филиппа абсолютно здоровым человеком, даже не предположила, что ему просто понадобились услуги врача. Гениальный сыщик, ничего не скажешь! Вместо того чтобы ломать голову над поиском разлучницы, нужно было элементарно посмотреть в регистратуре карточку Рыбакова.
– Юль, ты не веришь? Могу в доказательство шрам показать.
– Почему ты мне не сказал, что идешь к доктору?
После небольшой паузы Рыбаков признался:
– Постеснялся. Ты же у меня молодая, а я как пень трухлявый. Мало что настолько старше, еще и с родинками. Правда, мне было неловко, помнишь, я даже не спал тогда с тобой?
– Как ты мог? Я же твоя жена и к тому же врач! – воскликнула Юля и осеклась.
Тогда она была никакая жена и никакой врач.
Как же она ошибалась, думая, что ложь и притворство – дети измены. Нет, они ее родители. Измена входит только в тот дом, где люди привыкли таиться друг от друга.
– Открой же, – повелительно сказал Филипп.
Этому голосу сопротивляться было нельзя.
Рыбаков вошел и молча притянул ее к себе. Одежда полетела на пол, оба страшно спешили. Куда-то исчезла его всегдашняя сдержанность, он делал с ней что хотел, и Юлино тело радостно откликалось. Она знала, что теперь им вдвоем ничего не страшно и не стыдно, и была счастлива от того, что теперь это знает и он.
Они лежали и не понимали, где граница между их телами.
– Ой, птиченька, ты же так и не выпила кисель, – вдруг всполошился Филипп. – Сейчас принесу.
Ей не хотелось, чтобы он вставал, Юля крепко прижала его к постели, но Рыбаков, смеясь, освободился.
– Я мигом.
Вместе с киселем он принес вино, но Юля бурно запротестовала:
– Ты хочешь, чтоб я нализалась в стельку? Для полного сходства с гуманоидом мне не хватает только зеленого цвета от похмелья. Вообще-то я собираюсь завтра на работу, что люди скажут?
– Это будет не похмелье, а побочный эффект от терапии. Отнесутся с уважением. Пей. Слушай, птиченька, – осторожно начал он, когда Юля вернула ему пустую кружку, – ты освободила меня от долга, хоть и думала, что я тебе изменяю… Могу я надеяться, что ты поступила так из любви ко мне?
Юля фыркнула:
– Вот еще! Я сделала это из любви к родине.
Он улыбнулся:
– Что ж, так даже лучше.
Марина работала хирургом уже десять лет, но так и не привыкла к сумраку больничных коридоров. Было бы преувеличением сказать, что она боится ночной темноты в высоких арочных окнах или опасается привидений, прячущихся за старинными дверями, на которых сохранились настоящие латунные ручки. Но все же после полуночи, когда сестры включали кварц и куполообразные потолки озарялись фиолетовым светом, ей становилось не по себе.
Операция только что закончилась, и она знала, что в ближайший час не уснет, пока из организма не улетучится весь адреналин. Хорошо бы с кем-то скоротать этот час, но все службы, переделав плановую работу, ложились спать, пока не началось массовое поступление аппендицитов, которые днем надеялись, что пройдет, а в два часа ночи испугались неминучей погибели.
Она повернула в переход между операционным блоком и отделением. Там уже второй год шел ремонт, внутреннюю проводку разрушили, и строители смастерили из обычных лампочек что-то вроде гирлянды. Светили они еле-еле, зато не было видно стен, ободранных до кирпичной кладки, и потолка в отвратительных ржавых пятнах. При мысли, что сейчас в темных углах может прятаться кто угодно, Марине вдруг стало по-настоящему страшно.