Потом Олимпиада пошла варить кофе, и Добровольский решил, что должен спросить сейчас, потому что он за этим и пришел, – спросить и получить ответы.

– Люся, – сказал он, когда Люсинда все-таки уселась и быстро ложкой доела из миски весь салат с крабами, а потом пальцем вытерла стенки и облизала палец со всех сторон. Глаза у нее сверкали, как у кошки, и она была очень красива, просто глаз не оторвать. – Люся, я хочу задать вам вопрос, раз уж я вас здесь застал.

– М-м?

– Когда Парамонов упал с крыши, вы были на площадке между первым и вторым этажом. Что вы там делали?

Это было так неожиданно и так страшно – удар под дых, что Люсинда даже сразу не поняла, что она тоже упала с крыши, как Парамонов.

Олимпиада вышла из кухни и стала в дверях.

Люсинда пыталась быстро придумать, что бы ей такое соврать, но придумать не могла, и было совершенно понятно, что она собирается врать.

– Вы сказали, что ваша тетя смотрела телевизор, а вы вышли, потому что услышали, как Парамонов упал. Но это не правда. Я смотрел с улицы на ваши окна. У вас глухие железные ставни. Вы ничего не могли увидеть и тем более услышать. Вы были без верхней одежды, значит, на улицу не выходили.

Люсинда посмотрела на него с совершенно несчастным видом.

Олимпиада медленно подошла к ней и спросила с изумлением:

– Люська?! Ты что? С ума сошла! Отвечай немедленно!

Но ответить она не успела. В дверь позвонили.

* * *

…Жорж Данс отворил дверь и очень удивился, увидев у себя на пороге тетку с первого этажа.

– Здравствуй, милый, – ласково сказала та. – Можно мне пройти-то?

Он подумал и посторонился, пропуская ее.

Она была большая, важная, в расписном балахоне, на котором цвели заморские цветы и порхали заморские птицы.

На столе у него лежала рукопись – та самая! – и еще листочек бумаги, на котором он вел свои подсчеты.

Жорж, потеснив на пороге комнаты тетку, бросился вперед и проворно спрятал и рукопись, и бумажку в стол, задвинул ящик и повернулся к столу спиной и сложил руки на груди.

– Что вам? – сухо спросил он тетку.

Он знал, что она гадает, но позабыл, как ее зовут. Вообще он не любил, когда соседи совали нос в его дела. Кто их знает, что там у них на уме, может, они роман его хотят украсть! Пронюхали, что он должен перевернуть всю русскую литературу, и уже зарятся на его лавры и мировую славу! А может, и вовсе недоброе затевают. Жорж знал, что на гениев то и дело бывают «гонения», и был уверен, что и сам без «гонений» не обойдется, и ожидал их с мученическим смирением и кроткой улыбкой – ему представлялось, что все гении именно так себя ведут.

Но все же лучше от соседей подальше, подальше!…

– Что-то ты грязью совсем зарос, милый, – пропела тетка добрым голосом, а сама так и стреляла глазками по сторонам! Над глазами у нее были нарисованы синие облака – наверное, ей казалось, что это очень красиво, когда веки сверху закрашены синим. – А чего ж это Люсенька не приходит к тебе убираться?

– Никто ко мне не приходит, – высокомерно ответил Жорж Данс и придержал коленом ящик стола с рукописью, который все норовил самопроизвольно выехать. – Что вам нужно?

Тетка еще пооглядывалась по сторонам и спросила заговорщицким тоном:

– А хочешь, я тебе погадаю? Вот прямо сейчас погадаю, касатик! Хочешь?

И, как фокусник кролика из шляпы, выхватила из кармана расписного балахона колоду засаленных карт и длинной лентой перекинула их с руки на руку.

Жорж смотрел на нее с ужасом.

– Да не надо мне гадать, зачем?!

– А это тебе, касатик, лучше знать – зачем? Хочешь, на интерес тебе погадаю, на червонную даму, на дальнюю дорогу, на казенный дом? На что хочешь, на то и раскину карты!

– Да ни на что я не хочу! Не надо мне ничего, зачем вы пришли, уходите! – скороговоркой выпалил он.

– Не уйду, касатик, не уйду, не трясись! – Люба махнула балахоном, прошла мимо Жени, уселась в кресло и положила ногу на ногу. Она была довольно толстой, и сидеть так ей было очень неудобно. Нога съехала и плюхнулась на пол.

– Что вам надо?! – пронзительно закричал Женя. – Уходите!

– А надо мне денег, – сказала Люба деловито. – Дай мне, и пойду я с миром, дорогой ты мой писатель!

Женя пришел в абсолютное умоисступление.

Денег? Каких еще денег? Что ей надо, когда у него шаром покати и он беден, как церковная мышь в приходе попа-пьяницы?! Его роман, величайший в истории человечества, отвергнут, ему не платят ни гроша, и дядя Гоша, который подкидывал ему легкие денежки, в могиле.

Он в могиле по вине тех, что подбираются нынче к Жоржу! Данс знал, что их нет, что все это плод его воображения, фантомы, духи, – и все же он точно знал, что они есть.

Он сам их видел.

Жорж промаршировал к двери и настежь распахнул ее.

– Вон! – заявил он, появляясь в комнате. – Извольте выйти вон!

Вот как сказал будущий классик русской литературы в полном соответствии с оной!

Тетка посмотрела на него и зевнула – кажется, специально, чтобы вывести его из себя.

– Да никуда я не пойду, что ты стараешься-то! – равнодушно произнесла она. – Денег дай, и тогда я пойду.

– Каких денег?! – завизжал Женя, так что эхо отдалось во всем доме и дверь тихонько скрипнула – или за ней кто-то был?…

Но ему некогда было разбираться.

Сейчас он вышвырнет эту змею, эту шпионку, которая заползла в его дом, которая…

Он вплотную подошел к креслу, но решительно не знал, что делать дальше. Как именно он станет вышвыривать шпионку и змею?! Он, наверное… того… не справится сам, наверное. Она тяжелая вроде и сильная, вон какая откормленная по сравнению с худосочным Женей!

– Ну чего ты визжишь? – спросила тетка. – Я ведь все знаю. Все-все про тебя знаю. Мне карты рассказали, – добавила она, сделав непроницаемое лицо, и сунула руку в карман, словно для того, чтобы карты «сказали» ей что-то еще.

Это она про роман, понял Женя. Она пришла, чтобы украсть роман, продать его и нажиться. Вот о каких деньгах идет речь! Чертова дура догадалась о том, что собой представляет его роман, и о том, что он должен перевернуть судьбы, с него должна начаться новая эпоха!…

Он не отдаст свой шедевр! Он будет биться за него до конца, до самой погибели, но не отдаст, потому что это – единственное, что у него есть, потому что у него отняли все остальное, даже театр студенческих миниатюр, даже Петербург и даже имя, а его прозвали гадкой кличкой Жопа!