– А Яковлич-то, – шептала бабка, похожая на ожившую мумию времен какого-нибудь Тутмоса Минус Первого, – Яковлич, говорят, опять в загул собирается.
– В отгул? – поправляла ее новенькая.
– Не в отгул, а в загул, – со смаком кряхтела «мумия».
Согласно «Старушкам-FM», интеллигентный с виду Михаил Яковлевич имел обыкновение примерно раз в два месяца пропадать дней на десять. Причем бывало, к нему домой звонили или наведывались коллеги – и неизменно обнаруживали, что в квартире никого нет. Версии ходили по больнице самые разные – от банальных запоев («А как же! на такой работе и не пить?..») до таинственной любовницы в другом городе. Скучающий Данька строил свои предположения, даже подумывал о том, чтобы, как Ниро Вульф, не выходя из комнаты, расследовать таинственное «дело о пропадающем докторе», – но для этого нужен был помощник, способный комнату покидать. Вот если бы Лара!..
Ну да всё в конце концов скатывалось к одному. И, изучая в вечерней полутьме авиабазу комаров на потолке (скоро, скоро пойдут в атаку!..), Данька мучился мыслью, что, пока он отлеживает здесь бока, с Ларисой случилось несчастье. Ночью воображение рисовало живописные картины, одна ужаснее другой. Утро тоже не приносило облегчения, а днем Данька проваливался в полусон, покачиваясь на волнах «Старушек-FM» и удивляясь, как комарам удается прокусывать гипс.
Иногда ему казалось, что во внешнем мире время отменили – везде, навсегда. В палате не было часов, не было вообще ничего, что изменялось бы хоть как-то, и Данька подумывал даже о робинзоновых зарубках на тумбочке, – когда Михаил Яковлевич исчез в очередной раз. Врач вернулся спустя девять дней, помятый, с замедленным взглядом, – и вот тогда-то завел разговор про рай.
Данька вспомнил об этом, когда Ксения Борисовна снимала гипс с его руки. Вопреки просьбам, карандаш Даньке не дали, велели делать такие и сякие упражнения для запястья и пальцев, остальное, мол, приложится. Он не спорил и только продолжал спрашивать про звонки Ларе.
По-прежнему – безрезультатные.
Спустя какое-то количество завтраков-обедов-ужинов – и процедур, процедур, бесконечных, мучительных процедур! – Даньке разрешили вставать. Принесли костыли, похожие на забинтованные грязной изолентой лошадиные ноги. Резиновые нашлепки-копыта стерлись, и когда Данька ходил, костыли стучали – будто колотил кулаками из гроба киношный зомби.
Первые путешествия назывались «туда и обратно», то бишь от койки до койки. И потом – ноющая, рвущая нервы боль в бедре и колене, клятвы самому себе «пару деньков отлежаться» – а назавтра опять: от койки к койке, назло всему, назло боли, назло усталости, назло безнадеге.
В конце концов Михаил Яковлевич, видимо, счел Данькино усердие чрезмерным: велел выдавать больному костыли на строго определенный срок и снабдить карандашом с бумагой. Междукоечные прогулки сразу сократились до приемлемого минимума.
Пробные наброски привели Даньку в ужас, которого он еще никогда не испытывал. Эскизы напоминали творчество детсадовского воспитанника – причем из детсада для неполноценных.
Данька свернул листок в трубочку и впредь использовал единственно возможным образом: бил комаров. Ночью каждый удар звучал оглушительным выстрелом и, наверное, будил больных в соседних палатах… поэтому рано или поздно Данька сдавался. Держась за спинки кроватей, он подбирался к окну и смотрел во двор.
В лунном свете двор казался фрагментом иного мира. Точнее – мира потустороннего, и Данька не мог понять одного: рая или ада? Вот смотришь: благостная картина, тишина, вдоль дорожек шелестят листвой кусты… и вдруг – раздвигая ветки, выбирается на свет лунный бомж, смесь дворняги и обезьяны, – по-бесовски проворно шарит лапищами у корней, выковыривает пустую пивную бутылку и ковыляет с добычей прочь.
Еще по дорожкам хаживали – как днем, так и ночью – люди с виду приличные, но какие-то одинаковые: в невыносимых по этакой жаре серых двубортных костюмах, с прилизанными волосами и незапоминающимися лицами. Сперва Данька думал, это один и тот же тип, слишком часто навещающий родственника. Потом заметил: «пиджачники» все-таки отличались друг от друга: цветом волос, оттенками костюмов…
Бред! Какой и положен больному – но только не такому, как Данька, а из тех, что в палатах на девятом этаже, где лечат душевные расстройства. Он пару раз спрашивал о людях в пиджаках у медсестер, но те пожимали плечами: многие тут шляются, и все со странностями. Они рады были любому разговору, который не касался звонков Ларисе.
Однажды сердобольная Ксения Борисовна раздобыла где-то мобилку и принесла Даньке: «сам попробуй позвонить». Маленький блестящий корпус выскальзывал из ладони, палец промахивался или нажимал не на те клавиши. Наконец нужное сочетание цифр отозвалось в динамике пронзительным «пи-и-и» – и чей-то густой, как смола, голос произнес: «Алло».
– Здравствуйте, – растерялся Данька. – А Ларису… Ларису позовите, пожалуйста.
– Кто спрашивает?
– Данька. Данила Цветков.
– Ее нет.
И – короткие гудки.
Разозлившись, Данька нажал на «повторный дозвон», но теперь номер был занят, занят, занят…
Он вернул мобилку Ксении Борисовне, поблагодарил и лег на кровать, уткнувшись носом в ядовито-зеленую стену.
И что теперь?
А что – «теперь»?! Мало ли кто это мог быть, вдруг Данька вообще не туда дозвонился. Мало ли…
До вечера вертелся с боку на бок – заснуть не мог, а упражняться в хромании на костылях не хотелось. Лежал, вспоминал, как познакомился с Ларисой на какой-то выставке, куда сперва и идти-то не собирался. На невысокую девчонку с объемистой папкой в руке обратил внимание только потому, что стояла она у единственной понравившейся ему картины; заговорил скорее от нечего делать. И, поразившись совпадению даже не вкусов – душ? наверное, душ! – «пришибленный» ощущением, будто знал Лару всегда, понял, что так просто не уйдет. Подобный шанс дается человеку раз в жизни, и то лишь счастливчикам.
Как позже выяснилось, Лара почувствовала тогда в точности то же. И тоже не могла вспомнить, о чем говорили, – а ведь целый день гуляли по городу, сидели в кафешках с пестрыми зонтами, катались на пароходе, кормили хлебом уток…
Они встречались уже год. Даже пережили крупную ссору, после которой едва не расстались – но в последний момент Данька вспомнил ту свою мысль про шанс, который дается раз в жизни, и, наплевав на гордость, первым побежал мириться.
Они всерьез подумывали о женитьбе, хотели снимать квартиру – надоело встречаться в общаге, где жил Данька, или у Лары, когда родители уходили на работу, а младший брат – в институт. Собственно, квартиру Данька уже снял и перевез туда свои вещи. Лара на неделю уехала к бабушке и вот-вот должна была вернуться.
Если бы не дурацкая «жигулюха»…
Теперь он уже не был уверен, что Лара ищет его, – и ненавидел себя за эти сомнения. Но тот голос в трубке…