И еще в портфеле была тетрадка с записями по дедовому проекту. Это ни у какого Грищука не спишешь.
– Куда он пошел?
– Сказал, на дворе будут тебя ждать. Сказал: «Хочет забрать – пусть приходит». – Грищук снова вздохнул: – Ты бы не ходил, Турухтун, а? Позовем директора или классную, пусть с ними разбираются. Там все: и Рукопят, и Колпак, и тот… ну, худой такой.
В общем, наверное, в другой раз Сашка так бы и поступил. Но не при Насте же.
– Разберемся, – сказал он и встал из-за стола. Надеясь, что похож сейчас на Дика Андреолли; догадываясь, что очень вряд ли.
– Я с тобой, – заявила Настя. – Пошли.
Во дворе было тихо и пусто, как в финальной сцене «Серебряных седел» – той, где дуэль. Младшаки сбились в стайки на лавочках вдоль окон и, прижавшись носами к стеклу, изнутри наблюдали за происходящим.
Рукопят и кодла ждали под забором, в развилке старой липы. Циркуль оседлал нижнюю ветку и раскачивался вверх-вниз, она глухо и покорно скрипела под ним. Рядом, скалясь, что-то обсуждали Колпак и Антипов. Рукопят уперся лопатками в забор и, сложив руки на груди, наблюдал, как Сашка с Настей идут к нему. Портфель стоял у его ног на куче подгнивших листьев, вдоль забора этих куч было полно, по выходным их жгли.
Сашка встал перед Ручепятовым и заставил себя вспомнить тот день, когда вся эта кодла драпала – только пятки сверкали. «Мальчишки, – твердо сказал он себе, – просто мальчишки».
Но сейчас это были жестокие, обозленные мальчишки, хотевшие отыграться за свой позор.
– О, и коза здесь, – ухмыльнулся Рукопят. – Душевно как, а. – Он повернулся к Сашке: – Ну че, малек, дала хоть?
– Верни портфель, – сказал Сашка.
Он только сейчас сообразил, что вышел на улицу без куртки. Было очень холодно, и ему приходилось изо всех сил сдерживаться, чтобы не задрожать. Чтобы не дрогнул голос. Это главное. Заметят слабину – раздавят, уничтожат.
Была слабая надежда на то, что вмешается кто-нибудь из учителей, но это вряд ли. Рукопят нарочно разыграл все в дальнем конце двора, на переменке. Сейчас прозвенит звонок – и никого ты, Турухтун, не дождешься. Зато Рукопят устроит на глазах всей школы «открытый урок» – чтобы другим неповадно было.
– Какой портфель, шпондрик? Этот? – Он ткнул его носком сапога. Портфель медленно завалился набок и упал, приоткрыв «рот», глядя тусклыми застежками в мутное небо. – А при чем тут я? Мне он не нужен. Тебе нужен? – повернулся Рукопят к Антипову. Тот покачал головой, ухмыляясь, аж уши вздыбились. – А тебе? Тебе?
Циркуль и Колпак дружно подтвердили, что им тоже – нет.
– Видишь, – сказал Рукопят, – мы не претендуем. Забирай. Мы по средам ваще добрые – афигеть.
Это, конечно, была ловушка. Но выбора они ему не оставили.
Сашка шагнув вперед и, стараясь не поворачиваться спиной к кодле, взялся за ручку портфеля. Поднял.
Портфель был по весу такой, как обычно. Неужели выбросили конспекты и натолкали грязи?..
Сашка закинул портфель за правое плечо и встал боком к Рукопяту. Настя была здесь, внимательно следила за всей четверкой. «Пятый, – подумал Сашка, – в прошлый раз их ведь было пятеро». Потом вспомнил, что ходили слухи, будто Лобзика поймали в парке, когда вымогал у какой-то парочки деньги, и упекли на сколько-то суток.
Ну ладно, Лобзика нет – но подвох-то есть, должен быть. Неужели все-таки загадили портфель?..
Он отошел от кодлы, Настя с ним. Пройдя уже половину пути к крыльцу, Сашка не выдержал: снял портфель и открыл. Нет, все на месте. Точнее, все перемешалось, но это ерунда, видно же невооруженным взглядом, что ничего не украли и не подбросили. И в боковом кармане нет ни булыжника, ни дохлой жабы.
– Эй, – позвал Рукопят, – шпондрец-молодец, ты ничего не забыл?
Сашка молча обернулся.
– От народ пошел, ахренеть, какой забывчивый. – Рукопят сделал знак Циркулю, и тот, вывернувшись, достал из-за ствола что-то грязное, похожее на каменюку. Довольно лыбясь, Циркуль спрыгнул с ветки и передал это Рукопяту.
Вдруг подул ветер. Сильный, встречный; Сашка сразу почувствовал себя так, будто стоит без одежды. Он слышал, как тихонько ахнула за спиной Настя, видел краем глаза шевеление за стеклом – там, где глядели, аж выдавливали окна ребята.
Ветер дул, и грязный предмет, покачиваясь на конце цепочки, зажатой в кулаке Ручепятова, начал разворачиваться. Сашка увидел ухо, щеку, распахнутый в щербатой ухмылке рот.
Это было похоже на гулкий кошмарный сон, когда падаешь, падаешь, падаешь и не можешь проснуться.
Ветер дул, шар, плавно качаясь, оборачивался – и все никак не мог обернуться.
– Оп-па, – равнодушно сказал Рукопят. – Сурпрыз.
Он ухватил пятерней шар и покивал им, как кивают кукольники марионеткой:
– Вот вам издрасьте!
Грязи не было – были следы фломастера, попытка изобразить румянец на щеках, волосы, может, веснушки. Улыбка до ушей, нос перевернутым знаком вопроса, глаза с кругляшами зрачков.
Черное на вишневом смотрелось жутковато. Как рваные раны. Как…
– А я скучал, внучек, – сказал, кривляясь, Рукопят. – Шо ж ты долго…
Сашка врезался в него, сбил с ног и заехал кулаком в челюсть, потом еще раз. Меньше всего он думал про то, похож ли сейчас на Дика Андреолли. И уж совсем не думал о том, как быстро после этой драки вылетит из школы.
Он замахнулся и в третий раз, но получил в ухо, в глазах потемнело, мир кувыркнулся, завертелся калейдоскопом, больно врезался в живот. Перехватило дыхание, от боли и от ярости. Он вскочил – его ударили опять, так, что полетел спиной прямо в груду липких вонючих листьев. В голове зазвенело. «Нет, – понял он, – это звонок, звонок с большой перемены, и, значит, сейчас все разбегутся, останусь только я и они.
Лишь бы Настю не тронули, гады!..»
Он поднялся снова, заставил себя встать. Надо было отвлечь их внимание. Надо было…
Ему поставили подножку и, хохоча, толкнули лицом все в те же листья, холодные и мокрые.
Сашка перекатился на спину. Услышал топот.
– О, – процедил Рукопят, сплевывая, – сатри. Еще один. Подмога, типа.
Курдин с разбегу налетел на него и замолотил кулаками. Рукопят зло и резко ударил. Курдин осел, шипя.
Краем глаза Сашка видел дедов шар – тот застрял в ветвях, но под порывами ветра гневно раскачивался и, казалось, пытался вырваться из кроны.
Рукопят стоял, твердо расставив ноги, двигая челюстью и пробуя языком зубы.
– Ахренели, – сказал он.
Рядом Циркуль удерживал рвущуюся из рук Настю. Кривился: она успела-таки заехать ему в глаз, и тот теперь наливался густым фиолетом.
– Колпак, подбери там его портфель, – велел Рукопят. – Почитаем.